Чо наперебой подсовывали мне самое нежное баранье филе. Они, умницы, видели, что мои зубы — это зубы десятимесячного ребенка в сравнении с их мощными челюстями, в которых, как спички, расщеплялись толстые кости. С такими друзьями не пропадешь!
6
Я объелся. Как завзятый гули-бьябон, я поминутно хватал горстями снег, чтобы напиться. Пресная влага не утоляет жажды. Я длительное время мучился, пока не приспособился опять-таки по-гули-бьябоньи употреблять в пищу свежую кровь убитых животных и лизать солончаки.
После завтрака Аа и Чо долго не хотели идти дальше: оставался недоеденным архар и целых две пищухи. Мы уже начинали привыкать взаимно объясняться, и я с красноречием Цицерона и с жестикуляцией взбешенного глухонемого доказывал им, что надо двигаться вперед и вниз, в долину, которая угадывалась за грядою скал на горизонте. Аа и Чо показывали на добротные куски мяса, которые жалко оставлять грифам.
Я вспотел, пока уговорил, доказал, показал, что пищух и пару бараньих ног можно нести с собою. Я взял пищух, Аа и Чо — по окороку, и мы, наконец, двинулись. Гули-бьябоны поминутно оглядывались на остатки мяса, на которые сразу же налетел снежный гриф. (Кажется, точнее эта бурая голошеяя хищная птица с размахом крыльев больше, чем рост гули-бьябона, называется гималайским сипом).
Жадный обжора Чо вернулся, отогнал грифа и взял с собой еще большой кусок мяса. Но через час или полтора ходьбы и Чо и Аа присели и съели все, что несли с собою. Мне ничего не оставалось, как отдать им на растерзание и обеих пищух и тоже второй раз позавтракать. Про запас.
Впрочем, полуденное солнце уже изрядно припекало, и наши мясные запасы могли бы очень скоро испортиться. Да и карабкаться по скалам со свободными руками было куда легче.
Легче! Я сейчас улыбаюсь про себя, вспоминая, каким беспомощным и слабеньким был я со значком альпиниста II ступени на груди — парень, считавшийся в университете атлетом и богатырем. В глазах гули-бьябонов я выглядел тогда, наверное, грудным ребенком, ползунком. Мне до сих пор еще не довелось видеть гули-бьябоньего младенца, но он, в моем представлении, должен родиться сразу мастером спорта, чтобы передвигаться в этом царстве каменных глыб и сыпучих снегов, выжить и вырасти таким, как Чо, чтобы стать властелином этих бескрайних высокогорных просторов, на крыше мира, у поднебесья.
Сейчас, когда я пишу обо всем этом, я терзаюсь мыслью, что в те дни был недостаточно серьезным. В двадцать лет с небольшим вообще на мир смотришь безответственно легко. Вместо того, чтобы понастойчивей искать пути на северо-запад, я отвлекался изучением моих гули-бьябонов, старался постичь тайну их примитивного, односложного языка, наблюдал их привычки, образ жизни, учился метко бросать камни, перенимал умение ориентироваться, где обрыв, где сыпучие камни угрожают обвалом, где водятся вкусные пищухи.
Как я был наказан!
Сплошные горные массивы стали разделяться многочисленными широкими плоскодонными долинами и бессточными котловинами, которые заполнены рыхлыми геологическими отложениями. Мы спустились, наконец, в глубокую долину и несколько дней шли среди буйно зеленеющей сочной растительности. Мои гули-бьябоны набрасывались на разные травы и кустарники, даже грызли деревья, как зайцы, словно соскучились по витаминам. Я тоже, боясь заболеть цингой, старался есть побольше всяких ягод и зелени.
Несколько раз я разжигал костер, спички у меня кончались, и на последнем привале я решил пробыть подольше, поддерживая постоянный огонь. Не может быть, чтобы меня не искали, думал я. Если я буду постоянно находиться на одном месте, меня будет легче найти моим товарищам-альпинистам. И мне постоянно чудились то звуки человеческих голосов, то рокот самолета, то ржанье коней.
Аа и Чо все так же нежно заботились обо мне: кормили и холодными ночами согревали своим теплом. Но гули-бьябоны — безнадежные бродяги. Я построил довольно приличный шалаш, перед входом горел костер, и внутри было сравнительно тепло, но Чо и Аа никак не хотели жить под крышей. Когда я все-таки уговорил Чо расположиться в шалаше, он проковырял в стене дыру, высунул голову наружу, прислушиваясь, да так и провел всю ночь. Аа вообще ни разу не зашла в шалаш и спала рядом, как бы охраняя нас. И им никак не сиделось на месте — весь день они бродили, отлучаясь не только надолго, но и далеко.
А я сидел у костра, поддерживая огонь, стараясь, чтобы от костра поднималось как можно больше дыму.
И вот как-то под вечер я почувствовал, что на меня кто-то пристально смотрит. Я не испугался, а только подумал, что у меня появляются какие-то новые звериные способности: чутье. Или, может быть, я просто-напросто изнервничался?
Вскоре я заметил, как из-за деревьев за мною действительно следит пара любопытствующих и внимательных глаз. Говорят, уральцы обладают пониженным чувством воображения, фантазии (это из наших студенческих споров в университетском общежитии). Но я почему-то сразу представил себе, что это гули-бьябон, причем не Аа и не Чо, а какой-то молодой экземпляр. Я крикнул по-дружески приветливо:
— Иди сюда, не бойся!
На их гули-бьябонском языке это звучит ужасно и русскими буквами не передашь.
Улыбаясь и протягивая мне пару убитых пищух, из зарослей поднялась еще более крупная, чем мои прежние мохнатые друзья, молодая гули-бьябонка. Она, по-видимому, была не только молодой, но и красивой на гули-бьябонский вкус: лицо чуть-чуть подернуто рыжим пушком, мех на всем теле гладкий, светлый, почти русый и блестящий, а выставляющийся вперед рот с красными губами полон крепких ослепительно-белых зубов.
Подошла она, как все гули-бья-боны, немного сгибая ножищи в коленях, как девчонка, впервые надевшая туфли на высоких каблуках. Опустилась рядом, настороженно оглядываясь по сторонам и рассматривая меня, словно ребенок удивительную игрушку. Я к тому времени уже имел, как говорится, счастье однажды улицезреть свою персону в зеркале небольшого озерка и знал, что, обросший, грязный, вонючий, я похожу на настоящего гули-бьябоненка. Только шерсть на моей туристской куртке виднелась внутри, а не снаружи, что и было сразу замечено моей новой знакомой. Она потрогала цигейку и удовлетворенно хрюкнула.
«Э-э, да ты, матушка, совсем еще молода, коли хрюкаешь, подобно обезьяне, — подумал я. — Ну, давай посмотрим, чем ты отличаешься от других?»
Я принял ее подарок, быстро выпотрошил пищух. Гу-ли-бьябонка была в восторге от ножа. Мы немедленно съели самые вкусные куски и довольно свободно объяснились. Ее звали Уа, и это произносилось почти как Вуа.
Рассматривая меня, она все
