Знакомство с упоминаниями о торговцах приводит к аналогичному результату. В «Цзо-чжуань» торговцы-шан упоминаются всего десяток раз [189, с. 72–73], причем в половине случаев при перечислении социальных слоев. Отсюда мы вправе сделать логичный вывод, что торговцы существовали и воспринимались как особый социальный слой. А если вспомнить рассказы в «Го юе» о проекте реформ Гуань Чжуна, где для торговцев в столице предполагались три отдельных квартала-сяна, то не остается сомнений в существовании довольно мощного слоя людей, профессионально занимавшихся торговлей. Другое дело, что это были за люди. Видимо, они в значительном своем большинстве были служащими в системе централизованной редистрибуции, хотя данных для доказательства этого (свидетельств о выдачах из казенных амбаров, о сборах налогов, о поездках в чужие царства за редкостями и ценностями и т. п.) нет.
Более того, единственное свидетельство о своего рода внешней торговле — эпизод с чжэнским торговцем, повстречавшим циньскую армию и хитростью заставившим ее повернуть назад, — не вносит ясности в то, какой была эта торговля: упомянутый чжэнский торговец мог быть и служащим казны, и частным купцом. Следует принять во внимание, что в аутентичных текстах в качестве частных купцов торговцы не выступают. Но здесь все не так просто.
Археологические данные дают определенные свидетельства о существовании монет, причем в разных царствах в различных формах. Есть редкие упоминания о них и в текстах. В «Цзо-чжуань» их нет; там не встречается знаков цянь или би [189, с. 356 и 390], которыми китайцы с древности обозначали само понятие «деньги», а в «Го юе», один из текстов прямо посвящен сетованиям по поводу того, что в домене вана стали выпускать тяжелые деньги [85, с. 40–41; 29, с. 68–70]. Из текста явствует, что тяжелые деньги высокой стоимости стали выпускать в конце VI в. до н. э. вместо легких. Смысл реформы непонятен. Однако сам факт очевиден: в домене существовали легкие монеты, а теперь ван предпочел выпускать только тяжелые.
Собственно, этим сообщением доступные нам письменные упоминания о деньгах и ограничиваются. Разумеется, принимая во внимание данные археологии, мы вправе утверждать, что монетная система, по меньшей мере в конце периода Чуньцю, уже существовала. Но при всем том деньги — как и торговля, товарно-денежные отношения и рыночное хозяйство — существенной роли не играли (подробнее см. [66, с. 184]). Все эти нововведения уже проявляли себя, но еще не стали заметной и важной особенностью хозяйственной жизни общества в целом (это весьма заметно при сравнении с периодом Чжаньго, когда о купцах и деньгах шел разговор буквально на каждом шагу с соответствующими сетованиями по поводу засилья товарно-денежных отношений).
В свете всего сказанного значительный интерес представляют данные о богатстве и богатых. В «Цзо-чжуань» текстов такого рода около двух десятков [189, с. 118], причем они достаточно разнообразны и весьма содержательны. В сообщении от 558 г. до н. э. говорится о том, что некий человек из Сун где-то раздобыл драгоценный кусок нефрита и преподнес его Цзы Ханю, который, однако, отказался его принять под тем предлогом, что для него главная ценность — не быть корыстолюбивым и что если он возьмет дар, то оба они потеряют то ценное, что у каждого из них есть [114, 15-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 468–469 и 470]. В ответ на столь глубокую философскую идею сунец заметил, что он не может вернуться с нефритом в свою деревню-сян, ибо его там попросту убьют. Тогда Цзы Хань пригласил его к себе домой и велел мастеру обработать нефрит, после чего сунец смог вернуться домой богатым человеком. Текст не вполне ясен, но можно предположить, что обычный кусок нефрита могли украсть, убив владельца, тогда как обработанное драгоценное изделие (возможно, с выгравированным именем владельца) — это уже нечто иное. Можно предположить, что высоко ценившееся в древнем Китае изделие из нефрита делало человека богатым, причем его богатство считалось легитимным и должно было признаваться там, где он жил.
Косвенно все сказанное означает, что и в общинной деревне мог быть богатый человек, хотя как именно использовал он там свое богатство и что это богатство могло ему в то время в его деревне дать, остается неясным. Примерно к этому времени относится история с циским Цин Фэном, который был с позором изгнан из Ци и оказался в У, где ему дали землю и где он достаточно быстро разбогател, привлекши к себе людей из своего клана. Наиболее интересна в рассказе о его богатстве на чужбине заключительная сентенция луского Шу-суня Му-цзы на реплику о том, что Небо делает богатым недостойного: «Богатство — это награда хорошему и гибель для дурного. Небо принесло ему погибель!» [114, 28-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 538 и 542; 103, гл. 32; 71, т. V, с. 57–58 и 236, примеч. 88]. Как известно, спустя несколько лет напавшие на У чусцы уничтожили Цин Фэна.
Обратим внимание на то общее, что характерно для обоих эпизодов: богатство для нечиновного, а также для бывшего чиновника (изгнанного за его дурные качества) — это опасность, а то и прямо наказание Неба. Богатых не любят. Когда власть в Лy захватил Ян Ху, про него в «Цзо-чжуань» было сказано, что он заводит дружбу с богатыми, а не с добродетельными [114, 9-й год Дин-гуна; 212, т. V, с. 771 и 773]. Вообще, чем ближе к концу периода Чуньцю, тем чаще встречаются мотивы, связанные с осуждением богатства как такового.
В 497 г. до н. э. одного из богатых вэйских сановников придворный историограф предупредил, что Лин-гун вэйский жаден и что поэтому у сановника и его сына будут неприятности, особенно у сына, который отличается гордым нравом. Так оно и случилось. После смерти сановника его сын был обвинен в мятеже [114, 13-й год Дин-гуна; 212, т. V, с. 783 и 785]. Но еще более печальна судьба чжэнского Сы Циня, который был очень богат и экстравагантен. Он имел статус младшего дафу, а его колесница была намного богаче, чем у цина. Чжэнцы не слишком долго скрывали свою ненависть к нему и вскоре его убили [114, 7-й год Ай-гуна; 212, т. V, с. 806 и 807].
Из приведенных эпизодов видно, что замедленное движение процесса приватизации имело свои психологически вполне понятные издержки: все чаще появлялись богатые — правда, пока еще в основном не из числа простолюдинов, и их не соответствовавшее социальному положению, должности и рангу богатство резало глаза не привыкшим к этому людям, включая и правителей царств. Что касается правителей, то их положение было в этой связи особенно драматичным. Вспомним циского Цзин-гуна, который в беседах с Янь-цзы горестно сетовал по поводу того, что не может давать своим людям столько, сколько дает им разбогатевший дом Тянь (Чэнь). В этой связи характерно предсказание уского Цзи Чжа трем цзиньским кланам, Вэй, Чжао и Хань: эти трое богаты и власть в Цзинь со временем перейдет к ним [114, 29-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 546 и 551; 103, гл. 31; 71, т. V,c. 31].
Богатство в обществе, уже затронутом приватизацией, пусть даже еще слабо, становится большой и грозной силой. Особенно опасно оно для старых феодальных порядков, державшихся во многом на фундаменте аристократического ранга и родства, на старой системе иерархии и вассально-сеньориальных связей. И самое неприятное для старых порядков в этом новом социально-экономическом явлении — богатстве, быстрыми темпами превращающемся в частную собственность, — является его неконтролируемость, особенно в условиях ослабленной государственности.
Это несоответствие норме остро ощущается всеми: и вверху, где могущественные богатые кланы вершат судьбами царств, и внизу, где случайный обладатель драгоценного нефрита дрожит за свою жизнь, а зарвавшегося ся-дафу простые люди ненавидят настолько, что убивают. Конечно, убийство — это крайность. Но ненависть и недовольство распространялись, видимо, вследствие непривычного расслоения общества достаточно широко. Можно напомнить в этой связи еще раз строки песни «Фа тань» (№ 112) из «Шицзина» о тех, кто не сеет и не жнет, но хранит в своих амбарах зерно с 300 полей, а также песню «Ши шу», (№ 113) о жадной большой мыши, поедающей зерно земледельцев, которым ничего не остается как уйти в далекие чужие края [74, с. 136 и 137].
Эти мотивы появляются в народных песнях именно потому, что в обществе возникает нечто не соответствующее принятой норме. Налоги в пользу власти, знати — это освященная веками норма. И совсем другое дело — труд на богатого выскочку, правдами и неправдами разбогатевшего и вставшего над обычными земледельцами. Правда, в нашем распоряжении нет прямых данных, свидетельствующих о факте существования земельной аренды в деревенской общине Чуньцю. Поэтому говорить о выскочках из числа разбогатевших крестьян, пожалуй, в нашем случае еще рано. Но нечто в этом роде (скажем, появление выскочек типа Ян Ху) могло иметь место и рассматриваться как явление, не соответствующее принятой норме.
