— И вам правильно кажется, — прервал его генерал и сделал пометку карандашом на листке бумаги. —
— Продолжайте.
— Значит, я не ошибаюсь, — вновь заговорил Шарафов. — Он пытается объяснить это тем, что ему попался хороший проводник, но мне не верится.
— Проводник Раджими?
— Совершенно верно. Раджими провел Юргенса до самого Кабула, и там они расстались. Жаль, что Раджими не остался в живых, он бы мог, вероятно, пополнить чем-нибудь показания Юргенса.
— Юргенс и сам их пополнит, — заметил генерал, покачал головой и улыбнулся. — В его распоряжении еще много времени.
— Детали его биографии, — продолжал Шарафов, — со времени возвращения на родину и до так называемого самоубийства вам уже известны. Тут только он немного добавил. Оказывается, американской секретной службе, уже после окончания войны, командование черного рейхсвера рекомендовало Юргенса, как специалиста по Востоку.
— Ну, а что он рассказал о Новосибирске?
— Ничего нового, товарищ генерал. То, что ранее сказал устно, теперь он подтвердил письменно. Пользуясь остановкой в Новосибирске, он убил гражданина Заволоко Казимира Станиславовича, за которым наблюдал с Варшавы. Свои документы транзитного пассажира он спрятал на трупе Заволоко, а его документы взял себе.
— Все?
— Да, все.
Генерал встал, подошел к карте и подозвал к себе майора. Там они постояли некоторое время в молчании.
— Сейчас я вам коротко объясню, — начал генерал, — почему лейтенант Юргенс в шестнадцатом году направился именно в Афганистан. Дело в том, что сразу же, как только началась первая мировая война, Германия стала развертывать агентурную работу против России в Иране и Афганистане. Для этой цели в Афганистан в пятнадцатом году прибыла группа немецких офицеров во главе с сотрудником министерства иностранных дел фон-Хентингом. Это была разведывательная группа, пытавшаяся прикрыть себя дипломатической миссией. В состав группы входили: полковник имперского генерального штаба Оскар Нидермайер, капитан-лейтенант Вагнер, лейтенант Фойгт и другие. К этому времени количество военнопленных немцев, но главным образом австрийцев, размещенных в Узбекистане, превышало уже сто тысяч. Вы понимаете, что это означало?
— Вполне, — ответил Шарафов.
— Так вот, — продолжал генерал. — Названная группа осела в Афганистане и начала работу по сколачиванию повстанческих формирований против России и по подготовке афганской военщины.
На горе, недалеко от населенного пункта Бабур-шах, здесь вот, — генерал показал отметинку на карте, — участники группы установили свою нелегальную радиостанцию для связи с Германией.
Примерно в то же время, в пятнадцатом году, из Самарканда совершила побег первая группа австрийских офицеров, возглавляемая разведчиками, и прибыла в Кабул.
Полковник Нидермайер тотчас же всех этих австрийских офицеров включил в активную подрывную работу.
Юргенс немного опоздал. По проложенному его солагерниками маршруту он бежал в шестнадцатом году. К этому времени названная мной группа немцев была уже разоблачена и под давлением России и Англии выдворена из Афганистана. Юргенс, вероятно, застал лишь связи, приобретенные Хентингом и Нидермайером.
— Это очень интересно, — заметил Шарафов. — Но почему теперь Юргенс не пошел по старому маршруту в Афганистан, а избрал новый?.
— Потому, что это путь более долгий и трудный, с одной стороны, и еще потому, что в Афганистане такие господа сейчас не в моде, — сказал генерал, прошел на свое место и вновь обратился к майору:
— Кстати, вы не помните, какие правительственные награды получили Ожогин, Грязнов и Ризаматов?
— Я знаю точно, — ответил Шарафов. — Ожогин имеет два ордена Красного Знамени, Грязнов — Красного Знамени и Красной Звезды, а Ризаматов — Отечественной войны первой степени и медаль «За отвагу».
— А вы?
Шарафов смутился.
— А вы? — повторил вопрос генерал.
— Я награжден орденом Трудового Красного Знамени и Красной Звездой.
— Ага, ну, хорошо. Я вас больше не задерживаю.
ЭПИЛОГ
...Экспресс Москва — Берлин еще утром отошел от вокзала Варшавы, но впечатления, оставшиеся от посещения польской столицы, были настолько ярки, что весь день пассажиры шумно разговаривали, вспоминая виденное.
Варшава поднялась из руин и пепелищ, в которые превратили прекрасный польский город гитлеровские варвары. Многие улицы сохранили еще страшные следы разрушения, следы войны, но только следы. Когда экскурсанты спрашивали, почему не восстанавливают, а разбирают разбитые дома, варшавяне отвечали: «Мы их совсем уберем, здесь пройдут новые улицы, встанут дома, еще более красивые». И слова эти находили подтверждение на каждом шагу. Великолепные новые здания высились вдоль широких проспектов, и каждый чувствовал, что новые здания светлее, краше, радостнее, выше старых, что улицы стали наряднее, просторнее. Варшава словно раздвигалась, росла, молодела. Это была уже новая Варшава, столица новой Польши.
Поляки гордились недавно открытым, но уже ставшим знаменитым варшавским шоссе. Магистраль соединяла жизненно важные центры страны и представляла собой как бы живую ленту движущихся автомашин, поток которых не прерывался ни днем, ни ночью.
Андрей Грязнов слушал и смотрел на все с живейшим вниманием. Жители Варшавы много и охотно рассказывали. Рассказы продолжались и сейчас, в вагоне. В Берлин на фестиваль ехала группа польских студентов — участников ансамбля народной песни и танца.
Андрей уступил свою нижнюю полку студентке Варшавской консерватории и теперь устроился наверху, против Алима Ризаматова.
Внизу не прекращались разговоры. И все Варшава, Варшава... Молодежь восторгалась своей столицей, восторгалась шумно, радостно.
Кроме москвичей и поляков, в вагоне ехали корейские и китайские студенты. До Варшавы они были в центре внимания, не успевали отвечать на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон: кто мог воздержаться от соблазна поговорить с представителями нового Китая, героической Кореи? Студенты хоть и плохо, но уже говорили по-русски, и беседа шла, почти не прерываясь. То, что было трудно объяснить одному, дополнял другой, третий. Теперь зазвучало слово «Варшава», но чаще всего в вагоне упоминалось слово «Москва».
Андрей слышал, как любовно произносят это слово юноши и девушки, и ему каждый раз по-новому, по-особому делалось радостно. Глубокая радость возникала в груди. Здесь он москвич, так же как и Алим Ризаматов, как и другие делегаты Советского Союза. И Андрей всякий раз, когда к нему обращались, начинал волноваться, понимая, что его ответы должны быть ясными, верными, убедительными. Он — москвич. Он обязан все знать. «Не так-то просто быть москвичом, — думал он. — Это ответственно и сложно». И все-таки было необыкновенно хорошо от сознания того, что ты москвич, советский студент.
