А шаги патруля все ближе и ближе. Наконец с тихим скрипом откинулся запор снаружи, и совместными усилиями дверь была отодвинута.
Анатолий втащил Андрея.
— Закрывай скорее!
Задвинули и замерли, стараясь не дышать. Немцы, перекликаясь, остановились у вагона. Чей-то строгий голос выговаривал кому-то, тот огрызался.
— Картофельн! Картофельн! — твердил он, и Алексеев по голосу узнал немца, грузившего картофель.
Внезапно правая дверь отодвинулась. Алексеев надавил на плечо Андрею:
— Ложись! — И оба упали на пол, прячась за мешки.
Метнулся луч фонарика, пошарил по углам и погас, дверь с грохотом задвинулась, звякнул запор. Шаги удалились.
Рано было еще ликовать, но все же они вполне заслужили эту радость.
— Молодец ты, Анатолий! — шепнул Сергеенко. — Если бы не твоя хитрость…
— Ладно, — ответил Алексеев, — Я тут ни при чем. Скажи спасибо Джеку Лондону.
— Джеку Лондону? Американский писатель? Не читал. Но что он хороший парень — это точно!
И в полку появилась «нулевка»
Стоял июль месяц, была летная страда. Мы летали почти без отдыха, ощущая отчетливо, как гнется враг, уходя от нас все дальше и дальше на запад. И карты наши были сплошь разрисованы волнистыми линиями, обозначавшими обстановку на фронтах. И линии эти тоже двигались на запад. Враг, отходя, концентрируя технику, укреплял, бетонировал рубежи. И именно сейчас, как никогда, нужны были тяжелые бомбы. И мы их возили. Бомбовая загрузка полка увеличилась чуть ли не вдвое, но все равно больше нашей эскадрильи никто не поднимал. Наш рекорд с Алексеевым — две с половиной тонны — оставался непревзойденным. И что нас радовало, бомбы наши рвались теперь на территории врага. В боевом донесении не было горестных записей: «Витебск — ж.-д. станция» или «Брянск — вокзал товарный», а стояли заграничные названия, но еще пока не немецкие: «Янув», «Турбя», «Будапешт».
Мне прислали заместителя. Капитан Васькин Николай Ксенофонтович. Выше среднего роста, круглолицый, нос пипочкой. Скошенный лоб с жидкими белесыми волосами. Ходил важно, неторопливой походкой, выставив круглый живот. Был молчалив и тих, никуда не спешил, никуда не рвался. Летал ровно, без огонька, и бомбовыми загрузками не увлекался; тысяча триста килограммов была его норма.
Теперь у меня в эскадрилье тринадцать самолетов, тринадцать полных экипажей. Нужно было навести порядок в нумерации машин, а я все тянул, пока не получил от командира замечание.
Подготовил список, пригласил инженера:
— Наведите порядок.
— Будет сделано, товарищ командир!
Действительно: на следующий день любо-дорого посмотреть! У всех бомбардировщиков свежие голубые полосы в верхней части руля поворота и красиво оформленные номера.
— Вот это другое дело! — говорю инженеру. Подходим к моему самолету. Полоса есть, а номера нет.
Оборачиваюсь к инженеру:
— Что, не успели?
Инженер опускает глаза, щеки его покрываются румянцем.
— Не успели, товарищ командир.
— Ну что ж, мел у вас есть?
Мел у инженера был. Беру кусочек из протянутой ладони, подхожу к рулю поворота и единым росчерком рисую на нем… хвостатого кота задом наперед. Захожу с другой стороны, рисую второго. Сую мел в руку смущенно улыбающемуся инженеру:
— Вот! Нет номера — будет кот!
Взлетаем на боевой с котом на хвосте. Возвращаясь, слышу сквозь шум и треск в наушниках команды дежурного по полетам:
— Сел тридцать третий!.. Сел двадцать восьмой! Сел двенадцатый!..
Сажусь и я. Слышу.
— Сел… кот! Кот, говорю!
Мне смешно: «кот». А может, в самом деле, нарисовать кота?! Красками. Выгнул спину, шипит. Глаза сделать огненные.
На следующую ночь опять летим на боевое задание. Возвращаемся, входим в круг. Ревниво вслушиваюсь в монотонное перечисление номеров садящихся бомбардировщиков. «Двадцать первая села!», «Восьмерка!», «Тридцатка!»
Садимся точно, возле самого «Т».
— Сел кот! — объявляет дежурный.
Перед вылетом, уверенный в том, что номер наконец написан, я не посмотрел на хвост и сейчас удивлен до крайности. «Подумать только — кот! Пора бы уж и номер написать!»
Подруливаю на стоянку, выключаю моторы.
— Инженера ко мне!
Торопливо расстегиваю привязные ремни, скидываю лямки парашюта, вылезаю на крыло.
— Где инженер?!
Из темноты появляются двое.
— Я здесь, товарищ командир!
Скатываюсь с крыла на землю:
— Товарищ инженер, что случилось? Почему нет номера на самолете командира эскадрильи?!
Инженер мнется.
— Некому писать, товарищ командир.
— Ничего не понимаю! Всем есть, а мне — некому?! Что вы тут городите?! А Замковой?
— Отказывается, товарищ командир. Вот, я его привел. — И в темноту: — Ну иди, объясняйся сам!
До меня не доходит смысл сказанного. Замковой — это техник эскадрильи по приборам. Он старше меня по возрасту. Мастер — золотые руки. Художник. Аккордеонист. Воспитанный, культурный, исполнительный, и вдруг — отказывается!
Подходит Замковой, приземистый, крепкий, вытягивается по стойке «смирно».
— Замковой, это правда?
— Так точно, товарищ командир!
— Отказываетесь писать номер на моей машине?
— Отказываюсь, товарищ командир. Категорически!
— Почему?
Молчит. Переступает с ноги на ногу и потом тихо, словно боится, что его подслушают:
— Вам какую цифру написать, товарищ командир?
— Что за вопрос? Тринадцать, разумеется!
— Вот поэтому и не могу! И не заставляйте… Не хочу брать грех на свою душу. Два раза писал — хватит! Война еще не кончилась.
Я растерялся: что сказать человеку?! Посмеяться над глупыми предрассудками, прочитать ему мораль? А имею ли я право? Ведь он старше меня! И, кроме того, Замковой носит душевную травму. Действительно, дважды писал цифру тринадцать своим командирам, и они не вернулись…
Мог ли я его заставлять? Нет. И я все обернул в шутку:
— Ладно, Замковой, не можете писать цифру 13, напишите тогда круглую цифру — нуль!
И в полку появилась «нулевка».
Из летописи полка: запись пятая
Рубеж испытаний
Колеса простучали последний пролет. Все — мост позади! Разом свалилась тяжесть с души. Потянуло спать. Мешки с картошкой казались мягче перины. Вздремнуть бы, да нельзя. До Новоалексеевки километров тридцать пять — час езды. Надо вовремя сойти с поезда, иначе на вокзале можно снова попасть в лапы к полицаям.
Спрыгнули, когда впереди показался зеленый огонек семафора. Полежали в кустах, пропуская поезд. Поднялись. Неуютно. Сыро и холодно: осень давала себя знать.
Андрей сказал, глядя на звезды:
— Ну, Анатолий, веди к своей тете.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
