– Да, – неуверенно сказала я.
Он привлек меня к себе, обнял, бережно поднял и понес по скрипучей деревянной лестнице в комнату наверху, в задней части дома, в комнату, окно которой выходило на темное поле и дальше, на Фенни, мерцающие в ночном небе звезды и черную гряду Широкого Дола, окружавшую нас.
Уилл снял мои мокрые чулки и бриджи, осторожно, как горничная, освободил от льняной рубашки и уложил меня на мягкий соломенный тюфяк.
И любил меня до тех пор, пока небо не побледнело на заре и я не услышала пение весенних птиц.
Я проснулась так медленно и тихо, что, казалось, прошло несколько часов, прежде чем я поняла, что больше не сплю.
Первое, что я заметила, – стояла прекрасная тишина. Не гремели повозки, не кричали лондонские уличные торговцы, было так тихо, что я слышала свое дыхание, и в тишине, лишь подчеркивая ее, щебетали птицы.
Я повернула голову.
Человек, ненавидевший капканы, все еще спал, теплый, как лисенок в норе. Лицом он уткнулся мне в плечо, носом прижался к коже. Я улыбнулась, вспомнив, как ночью он сказал мне: «Боже мой, до чего же я люблю, как ты пахнешь!»
Я осторожно отодвинулась от него, чтобы не разбудить.
Яркое солнце играло на беленой стене. Спальня выходила на восток, и тень решетчатого окна узором ложилась на постель. Я приподнялась на локте и выглянула наружу.
Ночью был легкий морозец, и трава, унизанная росой, сверкала. На каждой травинке висела капля, горевшая на солнце. Наше окно было полуоткрыто, и воздух, лившийся в комнату, был холоден и сладок, как родниковая вода.
Я попыталась сесть, но рука Уилла тут же обняла меня – требовательно, неотвратимо. Он прижимал меня к себе, как ребенок прижимает любимую игрушку, не сознавая ничего во сне. Я дождалась, пока его хватка ослабнет, потом погладила его по руке и прошептала:
– Отпусти меня, Уилл. Я вернусь.
Он и тут не проснулся, но выпустил меня и глубже зарылся лицом в подушку, туда, где лежала моя голова. Я босиком подошла к окну и распахнула его.
Я наконец-то была дома.
Холмы Гряды высились по левую руку от меня, они были выше и прекраснее, чем мне помнилось. Взмывали вверх, испещренные белым, поднимались к облакам, основательные и крепкие. На одном из нижних склонов виднелся рубец – там валили деревья, а ниже шла борозда, выше которой лошади не могли втянуть плуг, так что наши поля заканчивались плавной дугой, опоясывавшей высокие склоны.
Я видела бледные поля с высохшей стерней и жирные темные поля, где только что распахали землю. Поля под паром были зелены и пышны. Даже изгороди казались темнее и свежее, там, где на них еще держались листья. На одном поле пожгли стерню, и там, где прошел огонь, остались черные дорожки.
От пепла земля зацветет. Гари появлялись и исчезали, и земля щедрее родила.
Прямо под окном лежал огород – маленький квадратик усердного труда. Одна главная дорожка, от которой отходили десятки других, как решетка, так что огород делился на квадратные грядки, к которым легко было подойти. Я видела купы лаванды и мяты, тимьян и большие светлые листья шалфея. Была там и рута, и фенхель, и грядки каких-то других растений, которые были мне незнакомы.
Надо будет их все выучить.
Кто-нибудь в деревне меня научит. Я знала, что выучу деревенские лекарства, словно всю жизнь ими пользовала.
Я больше не буду маленькой мисс Лейси, которую мог опаивать и дурачить лондонский шарлатан.
Тихо подал голос вяхирь, мягко, как кукушка.
За огородом виднелся сочный луг с хорошей травой, и на нем я увидела Море, который гулял туда-сюда, выставив уши и двигаясь, как вода. Должно быть, его привели прошлой ночью, в дороге он не пострадал.
Я тихо позвала:
– Эй, Море! – И он посмотрел на окно, выставив в мою сторону серые уши, а потом кивнул, словно поздоровался, прежде чем снова начать пастись. Казалось, он доволен, что ходит по этому лужку.
Казалось, он дома.
За моей спиной скрипнула половица, меня обняла мощная рука, и я откинулась, прижавшись к Уиллу, и закрыла глаза, позволив солнцу и прохладному утру, зелени полей и теплу его тела на моей холодной коже омыть меня одной высокой волной счастья.
Уилл скользнул рукой по моему боку, нежно сжал мою округлую ягодицу. Потом его рука уверенно скользнула сзади между моих ног, его пальцы, умелые и знающие, раскрыли мою нежную плоть и стали так меня гладить, что я вздыхала и стонала от счастья. По-прежнему прижимая меня спиной к своей теплой груди, он вошел в меня, и я схватилась руками за подоконник, уперлась головой в холодную оконную раму и подумала: «Мне никогда не было так хорошо…»
Мы вместе рухнули на твердые доски пола, даря и получая наслаждение, двигаясь, ища, требуя и успокаиваясь в безумии счастья, пока я громко не выдохнула.
Наступила тишина, только птицы пели, и кричал вяхирь, и солнце грело мое плечо и счастливое лицо.
Мы лежали очень тихо, потом Уилл потянулся к кровати и поднял меня. Я сидела голая на его обнаженных бедрах и ощущала, какая это радость: близость и нагота, как у невинных зверей. Он, как никогда, походил на лисенка, его карие глаза сонно улыбались. Лицо его светилось любовью, я чувствовала ее сияние на его коже, повсюду.
– Надеюсь, ты не станешь ждать такого каждое утро, – просительно сказал Уилл. – Я, знаешь ли, человек рабочий.
Я довольно рассмеялась.
– А я рабочая женщина, – ответила я. – Мне нужно уже сегодня съездить в Чичестер и посмотреть, как там со сдачей дома. Он принесет корпорации неплохой доход, а какая-нибудь славная пара, лондонский купец, или адмирал в отставке, или кто-то в этом роде станут нам хорошими соседями.
– Странно это будет: когда они станут приходить сюда платить аренду, – заметил Уилл.
Он встал и потянулся так, что его голова коснулась низкого потолка.
– Странно им будет, что ты тут живешь.
– У меня непритязательный вкус, – легко ответила я, поцеловала его в теплую грудь и потерлась лицом о мягкие волосы.
Потом натянула бриджи и лучшую рубашку Джерри.
– А еще мне понадобится кое-какая одежда, – сказала я.
– Я так и знал, – мрачно произнес Уилл. – А донашивать за кем-нибудь не можешь?
– Работать буду в бриджах, – задумчиво рассудила я. – Но заведу одно – нет, два! – платья на всякий случай.
В соседней комнате раздался шум.
– Это малыши? – спросила я.
Я сразу встревожилась. Я не могла их не бояться – дочек Бекки, которых Уилл решил растить сам.
Уилл кивнул, а в следующее мгновение дверь распахнулась, и они повисли на нем, все втроем, как щенки.
– И вы гляньте, кто у нас тут! – воскликнул Уилл, когда ему удалось освободиться.
Они уставились на меня – шесть немигающих глаз, изучающих меня с головы до босых ног.
