Нет ничего прелестней дорожных знакомств, которые за несколько часов уподобляются старинной дружбе, длятся день-два, но память о них живет в будущем и в вас, чистая, как уголок лазурного безоблачного неба. Встреча с этой очаровательной женщиной - одно из таких воспоминаний.
Едва мы ступили на палубу парохода, как он пошел, пытаясь наверстать потерянные три четверти часа.
С первых дней я заметил, что наш бедный Калино, лучший студент Московского университета, имел воистину университетское воспитание, то есть совершенно не знал истории своей страны. К счастью, рядом была княгиня Долгорукая, которая, не получив университетского воспитания, была, не скажу, столь же ученая, но в той же степени знающая, в какой наш школяр был невежествен. От истории разговор перешел к поэзии. Мне подумалось, поскольку путешествие не обещало нам никакой живописной случайности и никакого исторического эпизода, наступил момент использовать национальную гордость, чтобы сделали для меня перевод из Лермонтова. Только не знал, где оставил том стихотворений. Но одно слово, и княгиня Долгорукая выручила меня.
- Вы ищите Лермонтова? - спросила меня она.
- Да, - ответил я. - Но думаю, его потерял.
- Пусть это вас не волнует, - сказала она. - Лермонтова я знаю наизусть. Назовите, какое желаете, стихотворение, и для вас я его переведу.
- Это вам выбирать то, что нравится больше всего, княгиня. Я не так близко знаком с вашим поэтом, чтобы сделать самостоятельный выбор.
- Хорошо, тогда переведу одно, которое даст вам представление об его поэтической манере.
И княгиня берет перо и так же легко, как если бы писала под диктовку, действительно переводит мне одно из самых замечательных стихотворений Лермонтова. Это произведение, озаглавленное Д а р ы T e p e к a, вещь до конца самобытная [Из 10 строф приводим две, первую и последнюю].
Мы сказали, что у каждого народа есть своя национальная река; Терек - такая река для черкесов и казаков линии; линейными называют казаков, селения которых окаймляют Кавказ.
Les dons du Terek
Mugissant, furieux, sauvage,
Roulant ses rochers de granit,
Le Terek descend tout en nage
Des monts o; l’aigle fait son nid.
Sa sueur jaillit en ;cume;
Mais, quand sur la plaine qui fume,
Il s’est, rus; Cireassien,
R;pandu comme une onde honn;te,
Pr;sentant son humble requite,
Il dit au vieux lac Caspien: …
[La mer Caspienne n’est, en realit;,
qu’un grand lac. – A.D.]
…
En la voyant, Caspis sur l’onde
Se dresse le front ruisselant,
Et sous son arcade profonde
Son ;il s’allume ;tincelant
Il ;tend les deux bras vers elle,
Et, sur la poitrine immortelle,
Presse le suave contour,
L’entraine dans l’humide espace…
Et la vague sur tous deux passe
Avec un murmure d’amour!
Дары Терека
Воющий, яростный, дикий,
Сжатый в гранитных скалах,
Терек низвергается весь в поту
С гор, где орел строит гнездо.
Пот его брызжет пеной;
Но на равнине, что курится,
Хитрый сарацин,
Он разливается учтивой волной.
Со смиренной просьбой
Обращается к древнему Каспийскому озеру: …
[Каспийское море, в действительности, -
только огромное озеро. – Прим. А. Дюма.]
…
Каспий, видя ее на волне,
Морщит сверкающий лоб,
И под глубоким сводом
Вспыхивает его искрящийся глаз.
Он тянет к ней обе руки,
Обнимает, и очерчен пленительный контур
Ее бессмертной груди.
Увлекает ее в водный простор,
И над обоими прокатывается вал,
Рокочущий о любви!
Такая поэзия, очевидно, - нечто странное и неизвестное для нас; у нее дикий привкус, который трудно просачивается в наши города; она изумила Россию и имела там огромный успех.
Перевод отнял у меня часть ночи. Последовательно, по мере того, как княгиня делала перевод на французский, я обращал его в стихи.
Княгиня простилась с нами утром следующего дня. Волжские суда не ходят ночью, за исключением весны, когда тают снега; на Волге не меряна глубина, и капитаны постоянно боятся посадить судно на мель. Мы остановились, чтобы провести ночь ; Plan - в Плане [Плесе]. Назавтра утром пароход остановился между Планом и Решмой [в районе Кинешмы]. Настало время сказать друг другу «прощай». Княгиня высаживалась в одном из своих владений, выходящем на Волгу, где она решила провести несколько дней. Я сошел первым в лодку, чтобы помочь княгине спуститься, и, хотя трап был крутым, она достигла лодки благополучно. Не повезло старой компаньонке: она поскользнулась и упала в реку.
Но поистине с мужской силой княгиня ухватила ее рукой и держала наплаву, тогда как я удерживал княгиню в лодке. Нашими объединенными усилиями удалось вытащить бедную женщину из реки, но она выбралась вымокшей до костей. И в какой воде! Вода уже замерзала. Не было средства согреть потерпевшую, кроме как на берегу, так что наше прощанье было очень ускорено этим несчастным случаем.
Пароход продолжил путь, а лодка во все весла достигла волжского берега, где, мы увидели, сошла княгиня и взмахом платка подала нам последний дружеский знак. Свершилось еще одно очаровательное событие, чтобы оставить во мне только дым, называемый воспоминанием.
___
Мы останавливались на четверть часа в Решме, чтобы принять до 30 пассажиров; 20 или 25 приняли уже в Костроме. Чувствовалось, что приближались к Нижнему, что шли раствориться в огромной толпе, однако же, прибыть в Нижний должны были только на следующий день. Муане использовал стоянку, чтобы запечатлеть два-три вида Волги, всегда одинаковые, и с разницей лишь в том, как сгруппированы избы.
Настала ночь, остановились, как обычно, и бросили якорь посреди реки против Балахны, города, который строит в основном грузовые суда. Утром наш пароход буквально был заполнен народом, направляющимся на ярмарку. Капитан заметно волновался; из-за этой новой нагрузки борт возвышался над водой, самое большее, на фут, а даже перед Бaлахной уже чувствовалось, что киль царапает речное дно.
К 10 часам стал доноситься великий шум, подобный грому, прокатывающемуся по небу, или, скорее, подобно гулу, что предшествует землетрясению. Это был рокот 200 тысяч голосов. Затем, на одном из поворотов Волги увидели вдруг реку, исчезающую под лесом мачт, расцвеченных флагами. Собрались все суда, что сверху и снизу по реке доставили товары на ярмарку. С огромным трудом мы протиснулись между ними и пристали к Сибирской набережной.
Есть только одна возможность вообразить кишение, от которого шевелились речные берега, это вспомнить, что творится на улице Риволи в вечер фейерверка, когда добрые буржуа Парижа, запрудив площадь Согласия и критикуя скупость городских властей, устраивающих фейерверк не на всю ночь, возвращаются к своим очагам.
На речном берегу ожидало нечто в виде множества дрожек и телег, выбор на любителя. Мы взяли дрожки, которые, несмотря на показные или истинные усилия кучера, не удосуживались взять другой аллюр, кроме шага; проехали мимо ипподрома, где в тот момент играли два актера московской известности, Самарин и Живокини [Givotchin;]; оставили ипподром справа, потом встали в очередь на мост, как останавливаются у театрального подъезда. Наконец, заняли свой ряд, и кончилось тем, что въехали на мост, настланный поверх лодок, который устраивают и разбирают каждый год. За четверть часа с набережной Нижнего Базара мы продвинулись в гуще той же толпы на ту часть переправы, которая соединяет ярмарку с островом, образованным двумя рукавами Оки. Там очутились среди нагромождения лавок, ставленных на сваях. В частности, в этих лавках находились товары для народа: сапоги, варежки, шапки, тулупы и т.д. Наконец, мы ступили на твердую землю и оказались у подъема, который ведет в город. Эта дорога, что называется съездом св. Георгия, - отличное шоссе с версту длиной. Оно стоило более миллиона и даровано Нижнему императором Николаем.
Справа, примерно на трети подъема, оставили Строгановскую церковь, основанную купцами Строгановыми, которую не надо путать с аристократами Строгановыми. И вот мы въехали на площадь Фонтана, и нам открылась почти на версту великолепная авеню, что начинается за церковью и тянется, теряясь из виду.
Я говорил, что у меня были письма к месье Грассу и месье Nicolas Brikin – Николаю Брылкину, директору М е р к у р и я; попросили проводить к М е р к у р и ю. Не преувеличу, если скажу, что в помещениях М е р к у р и я было, по меньшей мере, три сотни народу; прошли через толпу и оказались возле месье Брылкина. Не было нужды себя называть: он узнал меня, хотя никогда не видел, и даже раньше, чем я открыл рот.
