Она опустилась на стул. Разговор пошел не совсем так, как она рассчитывала. Ретт показался ей таким милым сначала, явно обрадовался, что она пришла. Перед ней был не тот отпетый негодяй, каким она его знала, а вроде бы вполне пристойный человек.
— Неужели вы всегда ждете награды за свои труды?
— Ну конечно! Я же эгоистичное чудовище, как вам, наверное, известно. Я всегда рассчитываю на оплату малейшей своей услуги.
Она слегка похолодела от этого признания, но взяла себя в руки и снова тряхнула серьгами.
— Да нет, вы совсем не такой плохой, Ретт. Вы просто любите покрасоваться.
— Честное слово, вы изменились! — произнес он и расхохотался. — С чего это вы стали добропорядочной христианкой? Я следил за вами через мисс Питтипэт, но она и словом не обмолвилась о том, что вы стали воплощением женской кротости. Ну, расскажите же мне о себе, Скарлетт. Как вы жили все это время с тех пор, как мы виделись в последний раз?
Раздражение и недобрые чувства, которые он неизменно вызывал в ней прежде, вскипели в ее душе и сейчас; ей захотелось наговорить ему колкостей, но она лишь улыбнулась, и на щеке ее появилась ямочка. Он придвинул стул и сел совсем рядом, и она, склонясь в его сторону, мягко, как бы непроизвольно, положила руку ему на плечо.
— О, я жила премило, спасибо, и в Таре теперь все в порядке. Конечно, было очень страшно после того, как солдаты Шермана побывали у нас, но дом все-таки не сожгли, а черные спасли большую часть стада — загнали его в болото. И прошлой осенью мы собрали неплохой урожай — двадцать тюков. Конечно, по сравнению с тем, что Тара может дать, это ничтожно мало, но у нас сейчас не так много рабочих рук. Папа, конечно, говорит, что на будущий год дела у нас пойдут лучше. Но, Ретт, в деревне сейчас стало так скучно! Можете себе представить — ни балов, ни пикников, и вокруг все только и говорят о том, как тяжело живется. Бог ты мой, до чего мне все это надоело! Наконец на прошлой неделе мне стало до того тошно, что я почувствовала — не могу больше, а папа заметил и сказал, что нужно мне съездить проветриться, повеселиться. Вот я и приехала сюда сшить себе несколько платьев, а отсюда поеду в Чарльстон — в гости к тете. Так хочется снова походить по балам.
«Вот тут все вышло как надо, — подумала она, гордясь собой. — И тон был найден правильный — достаточно беззаботный! Мы, мол, не богачи, но и не бедствуем».
— Вы выглядите прелестно в бальных платьях, моя дорогая, и, к несчастью, прекрасно это знаете! Я полагаю, подлинная причина вашего приезда состоит в том, что вам поднадоели деревенские воздыхатели и вы решили поискать себе новых в более отдаленных краях.
Какое счастье, подумала Скарлетт, что Ретт эти последние месяцы провел за границей и лишь недавно вернулся в Атланту. Иначе он никогда не сказал бы таких глупостей. Перед ее мысленным взором прошла вереница сельских ухажеров — оборванные, озлобленные Фонтейны, обнищавшие братья Манро, красавцы из Джонсборо и Фейетвилла, занятые пахотой, обтесыванием кольев и уходом за больными старыми животными; они и думать забыли про балы и милый легкий флирт. Но она постаралась выкинуть это из головы и смущенно хихикнула, как бы подтверждая, что он прав.
— Ну что вы! — с наигранным возмущением сказала она.
— Вы бессердечное существо, Скарлетт, но, возможно, именно в этом ваше обаяние. — Он улыбнулся, как улыбался когда-то — одним уголком рта, но она понимала, что он делает ей комплимент. — Вы ведь, конечно, знаете, что обаяния в вас куда больше, чем разрешено законом. Даже я, толстокожий малый, испытал это на себе. И часто удивлялся, что в вас такое сокрыто, почему я не могу вас забыть, хоть я знал много дам и красивее вас, и, уж конечно, умнее, и, боюсь, добрее и высоконравственнее. Однако же вспоминал я всегда только вас. Даже в те долгие месяцы после поражения, когда я был то во Франции, то в Англии и не видел вас, и ничего о вас не знал, и наслаждался обществом многих прелестных женщин, я всегда вспоминал вас и хотел знать, как вы живете.
На секунду она возмутилась, — да как он смеет говорить ей, что есть женщины красивее, умнее и добрее ее! — но гнев тут же погас: ведь помнил-то он ее и ее прелести, и это было приятно. Значит, он ничего не забыл! Что ж, это должно облегчить дело. И вел он себя так мило — совсем как положено джентльмену в подобных обстоятельствах. Теперь надо перевести разговор на него и намекнуть, что она тоже его не забыла. И тогда…
Она слегка сжала ему плечо и снова улыбнулась так, что на щеке образовалась ямочка.
— Ах, Ретт, ну как вам не стыдно дразнить бедную деревенскую девушку! Я-то прекрасно знаю, что вы ни разу и не вспомнили обо мне после того, как бросили меня той ночью. В жизни не поверю, что вы вообще думали обо мне, когда вокруг было столько прелестных француженок и англичанок. Но ведь я приехала сюда не затем, чтобы слушать всякие ваши глупости обо мне. Я приехала… я приехала… потому…
— Почему же?
— Ах, Ретт, я так за вас волнуюсь! Я так боюсь за вас! Когда же они вас выпустят из этого ужасного места?
Он быстро накрыл ее руку своей ладонью и крепко прижал к своему плечу.
— Ваше волнение делает вам честь, а когда меня выпустят отсюда — неизвестно. По всей вероятности, когда до предела натянут веревку.
— Веревку?
— Да, я думаю, что выйду отсюда с веревкой на шее.
— Но не повесят же они вас?
— Повесят, если сумеют набрать побольше улик.
— Ох, Ретт! — воскликнула она, прижав руку к сердцу.
— Вам будет жаль меня? Если вы меня как следует пожалеете, я упомяну вас в своем завещании.
Темные глаза откровенно смеялись над ней; он сжал ей руку.
В своем завещании! Она поспешно опустила глаза, боясь, как бы они не выдали ее, но, очевидно, сделала это недостаточно быстро, ибо в его взгляде вспыхнуло любопытство.
— По мнению янки, я должен оставить недурное завещание. Похоже, что мое финансовое положение вызывает сейчас немалый интерес. Каждый день меня требуют к себе все новые и новые люди и задают идиотские вопросы. Ходят слухи, что я завладел мифическим золотом Конфедерации.
— Ну, а на самом деле?
— Что за наводящие вопросы! Вы знаете не хуже меня, что Конфедерация печатала деньги, а не отливала их.
— А откуда у вас столько денег? Вы их нажили на спекуляциях? Тетя Питтипэт говорила…
— А вы меня, похоже, допрашиваете!
Черт бы его побрал! Конечно же, эти деньги — у него. Скарлетт пришла в такое возбуждение, что совсем забыла о необходимости быть с ним нежной.
— Ретт, я так расстроена тем, что вы под арестом. Неужели у вас нет ни малейшего шанса отсюда выбраться?
— «Nihil desperandum»[11] — мой девиз.
— Что это значит?
— Это значит «может быть», прелестная моя незнайка.
Она похлопала своими длинными ресницами, посмотрела на него и опустила глаза.
— Но вы же такой ловкий — вы не допустите, чтобы вас повесили! Я уверена, вы что-нибудь придумаете, чтобы обойти их и выбраться отсюда! А когда вы выйдете…
— Когда я выйду?.. — тихо переспросил он, пригибаясь к ней.
— Тогда я… — И она изобразила на лице смятение и даже покраснела. Покраснеть было нетрудно, потому что у нее перехватывало дыхание и сердце колотилось как бешеное. — Ретт, я так жалею о том, что я… что я наговорила вам тогда, в ту ночь, ну, вы помните… у Раф-энд-Реди. Я была тогда… ох, так напугана и так расстроена, а вы были такой… такой… — Она опустила глаза и увидела, как его смуглая рука снова легла на ее руку. — И… я считала, что никогда, никогда не прощу вас! Но когда вчера тетя Питти сказала мне, что вы… что вас могут повесить… все во мне вдруг перевернулось, и я… я… — Она с мольбой заглянула ему в глаза, стараясь вложить в этот свой взгляд всю боль разбитого сердца. — Ох, Ретт, я умру, если они вас повесят! Я просто этого не вынесу! Понимаете, я… — И не в силах дольше выдержать его взгляда, который жег ее как огонь, она снова опустила глаза.
«Да я сейчас расплачусь, — подумала она в изумлении, чувствуя, как волнение захлестывает ее. — Дать волю слезам? Может, так оно будет естественнее».
Он быстро произнес:
— О боже, Скарлетт, неужели вы… неужели это правда, что вы… — И руки его сжали ее пальцы с такой силой, что ей стало больно.
Она крепко-крепко зажмурилась, надеясь выдавить из себя слезы, но при этом не забыв слегка приподнять лицо, чтобы ему удобнее было ее поцеловать. Вот сейчас, через мгновение его губы прижмутся к ее губам — эти твердые настойчивые губы. Ей вдруг так живо вспомнился их поцелуй, что она ощутила слабость в коленях. Но он не поцеловал ее. Она почему-то почувствовала разочарование и, чуть приоткрыв глаза, украдкой взглянула на него. Он склонился над ее руками — она видела лишь его черный затылок, — приподнял одну из них и поцеловал, потом взял другую и приложил к своей щеке. Скарлетт ждала грубости, насилия, и этот нежный, любящий жест изумил ее. Интересно, какое у него сейчас лицо, но она не могла удовлетворить свое любопытство, ибо голова у него была опущена.
