Влюбленные говорили мало и все смотрели друг на друга. Иногда глаза их делались такими томными, что художнику приходилось прерывать работу, чтобы не изобразить вместо Лавальер Эрицину. Тогда на выручку приходил де Сент-Эньян: он декламировал стихи или рассказывал историйку в духе Патрю или Таллемана де Рео.
Когда Лавальер уставала, делали перерыв.
Аксессуарами к этой картине служили поднос из китайского фарфора с самыми лучшими плодами, какие можно было найти, херес, сверкавший топазами в серебряных кубках, но художнику предстояло увековечить только лицо, самое эфемерное явление из всего окружающего.
Людовик упивался любовью, Лавальер – счастьем, де Сент-Эньян – честолюбием.
Так прошло два часа; когда часы пробили четыре, Лавальер встала и подала королю знак. Людовик поднялся, подошел к картине и сделал несколько комплиментов художнику. Де Сент-Эньян похвалил сходство, очень заметное уже после первого сеанса. Лавальер, в свою очередь, краснея, поблагодарила художника и удалилась в соседнюю комнату, куда за ней пошел король, позвав де Сент-Эньяна.
– До завтра, не правда ли? – обратился к Лавальер Людовик.
– Но если ко мне придут, государь, и не застанут меня?
– Так что же?
– Что будет со мной?
– Какая вы трусиха, Луиза!
– А если за мной пришлет принцесса?
– Неужели не наступит день, когда вы сами попросите меня не считаться ни с чем и не расставаться с вами? – воскликнул король.
– В тот день, государь, я буду безумна, и вы не должны будете слушать меня.
– До завтра, Луиза.
Лавальер вздохнула; потом, не имея сил сопротивляться просьбе короля, чуть слышно произнесла:
– Раз вы этого хотите, государь, до завтра.
И с этими словами поднялась по лестнице и исчезла.
– Что вы скажете, государь? – спросил де Сент-Эньян, когда она скрылась.
– Скажу, что вчера я считал себя счастливейшим из смертных.
– Неужели сегодня ваше величество считает себя самым несчастным из них? – с улыбкой сказал граф.
– Нет. Но эта любовь – неутолимая жажда; напрасно я ловлю капли влаги, которые твоя изобретательность доставляет мне: чем больше я пью, тем больше мне хочется пить.
– Государь, в этом отчасти повинны вы сами. Ваше величество сами создали настоящее положение вещей.
– Ты прав.
– Поэтому в подобных случаях, государь, лучшее средство быть счастливым – считать себя удовлетворенным и ждать.
– Ждать? Тебе, значит, знакомо слово «ждать»?
– Полно, государь, полно, не огорчайтесь. Я уже придумал кое-что, придумаю и еще.
Король безнадежно покачал головой.
– Как, государь? Вы уже недовольны?
– Доволен, дорогой де Сент-Эньян. Но придумывай скорее, придумывай новое.
– Государь, я обещаю вам подумать, вот все, что я могу сказать.
Не имея возможности любоваться оригиналом, король захотел еще раз взглянуть на портрет. Он указал художнику на некоторые недостатки и ушел. После этого де Сент-Эньян отпустил художника.
Мольберт, краски, палитра еще не были убраны, как из-за портьеры высунулась голова Маликорна. Де Сент-Эньян принял его с распростертыми объятиями, но в то же время с некоторой грустью. Облако, омрачившее царственное солнце, в свою очередь, затмило и его верного спутника. Маликорн сразу заметил этот налет грусти на лице де Сент-Эньяна.
– Что это, граф, вы так мрачны? – поинтересовался он.
– Немудрено, мой милый. Поверите ли вы, что король недоволен.
– Недоволен лестницей?
– Нет, напротив, лестница ему очень понравилась.
– Значит, убранство комнат пришлось ему не по вкусу?
– На него он даже не обратил внимания. Нет, королю не понравилось…
– Понимаю, граф: ему не понравилось, что на любовном свидании присутствовало два свидетеля. Как же вы, граф, не предусмотрели этого?
– Как мог я предусмотреть, дорогой Маликорн, если я в точности исполнил предписание короля.
– Его величество действительно настаивал на вашем присутствии?
– Очень настаивал.
– И пригласил также художника, которого я сейчас встретил?
– Потребовал, господин Маликорн, потребовал!
– В таком случае я отлично понимаю причину недовольства его величества.
– Каким же образом он мог остаться недоволен буквальным исполнением своего распоряжения? Ничего не понимаю.
Маликорн почесал затылок.
– В котором часу король назначил свидание? – спросил он.
– В два часа.
– А вы ожидали короля с какого часа?
– С половины второго.
– Неужели?
– Как же иначе? Хорош был бы я, если бы опоздал!
Несмотря на все уважение к де Сент-Эньяну, Маликорн не удержался и пожал плечами.
– А художнику король тоже велел прийти к двум часам? – спросил он.
– Нет. Но я привел его сюда к двенадцати. Лучше, чтобы художник подождал два часа, чем король одну минуту.
Маликорн залился беззвучным смехом.
– Лучше, мой милый, поменьше смейтесь и побольше говорите, – обиженно заметил де Сент-Эньян.
– Вы требуете?
– Умоляю.
– Так вот что, граф: если вы желаете, чтобы король был доволен, то в следующий же раз, когда он придет…
– Он придет завтра.
– Итак, если вы хотите, чтобы король завтра был доволен…
– Хочу ли я? Что за вопрос!
– Ну так завтра, когда придет король, у вас должно найтись самое неотложное дело и вам во что бы то ни стало надо будет отлучиться.
– Что вы говорите?
– На двадцать минут.
– Оставить короля одного на целых двадцать минут?! – в ужасе воскликнул де Сент-Эньян.
– Ну ладно, допустим, что я ничего не сказал, – проговорил Маликорн, направляясь к двери.
– Нет, нет, дорогой Маликорн, напротив, выскажитесь до конца, я начинаю понимать. А художник, художник?
– Ну, а художник пусть запоздает на полчаса.
– Вы думаете, на полчаса?
– Да, я думаю.
– Дорогой мой, я так и сделаю.
– И я уверен, что не пожалеете. Вы мне позволите зайти завтра справиться?
– Конечно.
– Имею честь быть вашим покорным слугой, господин де Сент-Эньян.
И Маликорн удалился с почтительным поклоном.
– Положительно, этот малый умнее меня, – молвил де Сент-Эньян, убежденный его доводами.
XLIV. Гемптон-Корт
Откровенная беседа между Монтале и Луизой в конце предпоследней главы, естественно, приводит нас к главному герою нашей повести – бедному странствующему рыцарю, изгнанному из Парижа прихотью короля.
Если читателю угодно последовать за нами, мы переправимся вместе с ним через пролив, отделяющий Кале от Дувра; пересечем плодородную зеленую равнину, орошенную тысячью ручейков, которая окружает Черинг, Медстон и десяток других городков, один живописнее другого, и окажемся наконец в Лондоне. А из Лондона, узнав, что Рауль, побывав в Уайтхолле, а затем в Сент-Джемсе, был принят Монком и получил доступ в самое избранное общество Карла II, мы, как ищейки, последуем за ним в одну из летних резиденций Карла II, Гемптон-Корт, на берегу Темзы, недалеко от Кингстона.
