— А десятью?
— Десятью — может быть. Десять миллиардов поделить на десять тысяч — выйдет по миллиону в год. Нам с Яблонски должно хватить, если не шиковать, ему на семечки, мне на сигареты и девочек.
— Какие еще семечки? Где вы видели у меня семечки? Что за… И вообще, я не собираюсь существовать так долго. А вам, Сигорд, зачем вам нужны десять тысяч лет жизни?
— Ну… Скорее всего, я раньше управлюсь с этим делом… Но разговор у нас начался с потребности в деньгах… Так вот, я — собираю на мечту, что называется, чтобы мне на мечту с лихвой хватило, с запасом, и мне, и вам, и потомкам нашим. А семечки — обычные, господин Яблонски, огуречные, помидорные… какие еще бывают?.. тыквенные.
Дальше отец в очередной раз стал распространяться по поводу осенившей его идеи: покупки и владения островом, где-нибудь в Тихом океане, поближе к тропикам, но без проливных дождей и проказы. И чтобы он этим островом владел не как богатый землевладелец владеет своей частной собственностью, подчиненный всем законам страны, в юрисдикции которой лежит его имение, а чтобы владение было безраздельным, собственным, без оглядки на государство-сюзерен, этакий князек, сам глава тропического островного государства… Что ж, идея пустая, но забавная, и при его финансовых возможностях — не такая уж и безнадежная. И уж во всяком случае — не хуже моего виртуального города, который я чуть ли ни десятилетиями уже грожусь создать, да все как-то не соберусь.
В человеке, в душе его, всегда что-то такое подспудное копится, копится, и накапливается, и наваливается сверху… И однажды один удар грома, или одна снежинка, или неловкое слово — страгивают всю лавину с места, и жизнь коренным образом меняет свои очертания…
Все началось накануне вечером, на работе, у меня в кабинете. Время восемь пополудни, подневольный народ разбежался кто куда с рабочих мест, а господа плантаторы из числа начальников отделов и высшего руководства фирмы — все еще суетятся в своих кабинетах, что-то такое судьбоносное вершат… И я пыхчу за письменным столом в собственном кабинете, и Мелисса, секретарша моя, тоже неподалеку. Она из тех подневольных, кому приходится болтаться на сверхурочной работе, словно плантатору, а получать — на уровне простых смертных сотрудников «Совы». Есть такой сорт трудяг, и ведь не увольняются!
Мелисса ищет что-то в нижних ящиках шкафа, низко наклонившись и выпятив прямо в мою сторону увесистый зад. А ведь я так ни разу за все годы нашей совместной работы этот зад не ущипнул, не погладил, не шлепнул по нему, хотя сто раз хотелось. Не для разврата, а так… сам не знаю для чего… Зад внушительный, мощный, юбка хотя и просторная, но — обтягивает, дает топографическое представление… И вдруг в голове моей рождается нечто вроде ретроспективного анализа, пока еще чисто умозрительного: когда я в последний раз был с женщиной? Сколько я без секса живу, месяц, два месяца, три месяца?.. Четыре, больше? Ни фига себе! И главное — ноль желания! Такой вот странный эффект: обязательный утренний стояк и нерегулярные поллюции — отдельно, а желание, вернее, отсутствие желания сексуальных отношений — отдельно…
Умозрительный анализ вдруг сменился немедленной эрекцией, а та потребовала от меня немедленных же действий… Я говорю: видимо у меня что-то с башкой не совсем то: встал и пошел, как сомнамбула, к Мелиссе, подошел и обеими руками сжимаю, точнее пытаюсь сжать ее ягодицы… А они мягкие, пышные, но по хорошему мягкие, без дряблости. Мелисса ойкнула, зашевелила головой и руками, а выпрямиться не может, потому что я ее голову как бы в недра шкафа притиснул, руками она опирается, пытаясь равновесие сохранить… Дверь в кабинет плотно закрыта, но отнюдь не на ключ, — заходи, любуйся на кабинетные работы! В меня можно было из пушки в упор стрелять, пульс мой ни на секунду бы не участился. То же самое и ягодицы, я хладною рукой задираю Мелиссе юбку, сдираю вниз колготки с трусами, расстегиваю себе брюки и ей засаживаю, чуть ли ни с маху, глубоко-преглубоко, и все это как робот, без учащенного дыхания, не прислушиваясь к ее испуганным попыткам как-то повлиять на ситуацию… Честно говоря, не помню, сколько я ее так трахал, и было ли мне приятно, помню только, что кончил не в нее, а на пол, сообразил выйти в последнее мгновение… Да, так все и было в тот вечер… Брюки я застегнул и сел на край стола, и молчу. А она опустилась на пол и там плачет, в голос, но негромко… И дальше что?
— Зачем вы… так со мной…
— Не знаю, Мелисса. Я полностью виноват и… Не буду ни перед кем ни врать, не отпираться… Я по-свински поступил, как последняя сволочь. Ты в полном праве обратиться… Что… Почему ты головой качаешь?
— Я… не стану жаловаться. Просто обещайте, что не будете так больше делать. И все. Только не нарушайте обещание, пока я у вас работаю.
— Почему ты так говоришь? Ведь я… обидел тебя, был неправ. Будь я проклят.
— Я отвечу. Но вы обещаете, что больше не станете меня… принуждать?.. Иначе мне придется уволиться с завтрашнего дня.
— Обещаю. Так почему ты хочешь меня простить?
— Потому что мне вас очень жалко. Отвернитесь, пожалуйста, я приведу себя в порядок. Хотите, я приготовлю кофе? Вам в таком растрепанном виде нельзя выходить из кабинета.
— Приготовь. И себе тоже. — Я согласился, в полном отупении и обалдении от самого себя и от услышанного. Что за чепуха такая? Как же так? Я как последняя сволочь… можно считать, что изнасиловал ее, даже если учесть, что Мелисса всегда на меня поглядывала не просто как на своего начальника… Да, я подверг ее унижению, взял и поимел, без единого ласкового слова и жеста, чуть ли ни как сексуальную урну… А ведь она живой и разумный человек, жена и мать… Я вторгся по-наглому в ее семью, в ее интимный мир, топтался внутри его, не помышляя ни о любви, ни о страсти, ни даже о каком-то адюльтерном продолжении, просто взял и… Я начальник — она подчиненная. Захотел — отпустил пораньше, захотел — задержал подольше, захотел — одну сумму премиальных подписал, перерешил — иную нарисовал… А теперь вот — захотел и раком поставил в самом прямом смысле этого слова… И после всего этого — она меня жалеет! Она — меня! Своего удалого начальника, который моложе ее, эксплуатирует ее, и получает в пять раз больше! Грязную свинью, мерзавца, который за все время работы не удосужился по плечику ее погладить, в щечку поцеловать, а вместо этого… И после всего этого… Она меня жалеет! Ей меня очень жалко!.. Она — святая бабская доброта, на которой мир держится, но я — до чего я докатился. Нет, нет, нет, нет, все, так больше нельзя, лавина стронулась с места… Я выпил кофе и не сразу заметил даже, что пил его один, что Мелисса не послушала моего предложения и себе не заваривала. Ничего, ничего, ей сегодня можно меня не слушаться, хорошо хоть не убила. Я бы на ее месте…
— Мелисса, спасибо тебе за кофе… и вообще. Тебя подвезти до дому?
— Нет, что вы, я сегодня сама на моторе… завтра как обычно?
— Тебе да, а у меня отгул. Предупреди там кого надо… И держи меня в курсе.
— Да, хорошо. Вам действительно следует отдохнуть. Вы очень устали, мы все это видим. И переживаем за вас.
— Кто это — мы???
— Не злитесь так, шеф, я неправильно выразилась. Пусть не мы — я. Я за вас переживаю. — И покраснела при этом. — Остальные просто сочувствуют.
— С-с-с… Извини, я не на тебя вспылил, честное слово! Я — на себя. Ты — иди, а я чуть позже, кабинет я сам закрою.
Мелисса ушла, а я стал собираться. Думал с пола стереть… свои следы… — Мелисса уже озаботилась, и когда успела? Тогда пора и мне. Я вынул из сейфа револьвер и сунул сначала за пояс, а потом передумал и просто в карман пальто, потому что кобура под мышкой была занята, как всегда, моим любимым «антикварным» парабеллумом. С недавних пор я предпочитаю два ствола на себе носить, чтобы в случае чего — по полной программе подискутировать с кем бы то ни было…
Придя домой, я даже ужинать не стал: сделал обязательный обзвон — матушке, отцу, Жану и Элли, детишкам — обоим отдельно, потому что у них теперь у каждого трубка… нынче-то это не роскошь, даже я давно уже собственную ношу, и сам трафик оплачиваю, не обременяя этими пустяками родную бухгалтерию… Позвонил и на кровать прилег. И провалился вмертвую, аж до девяти утра.
Что первое делает холостяк утром, только что проснувшись? Нет, а после туалета, я имею в виду? Именно: споласкивает руки и лицо и пьет кофе. Если он, конечно, правильный холостяк. И только потом уже — делает зарядку, принимает душ, чистит зубы, бреется, шевелит мыщцой перед поясным зеркалом… Витает нечто праздничное в понимании, что после всех вышеупомянутых ритуалов нет нужды переходить к следующим: к глажке, одеванию, причесыванию. Я как был в трусах и тапочках взялся за дело: большой аврал по дому. Мусор — да я его килограммов двадцать пять извел в то утро, включая банки из под сока и старые носки, а ведь еще и пыль по углам накопилась, и стоптанные ботинки, и старый утюг… А новый, кстати, все равно пришлось задействовать, льняную рубашку выпрямить по спине и обшлагам. И обязательно воротник… и между пуговицами. Помню, как после армии я еще года полтора не мог избавиться от привычки выутюживать на рубашке поперечную складку между лопатками… Но постепенно разум даже и в рефлексы вернулся. А вот сны армейские… До сих пор регулярно снятся: как же так, — кричу я сам себе в этом кошмаре, — почему я опять здесь? Ведь я уже отбыл полностью, у меня справка о дембеле имеется, почему, ну почему опять меня забирают!?..
