Дальше была бойня.
Чахракия ранен.
Фадеев ранен.
Бабаян ранен.
Пуля, летевшая в Шавидзе, попала в металлический обод, обрамляющий спинку пилотского кресла, и скользнула в обшивку.
— В Турцию, в Турцию! — орали оба бандита, стреляя направо и налево. — Раненые не мертвые, дотянете!
Нераненых они смертельно боялись!
За спиной пилотов оставались сорок четыре пассажира.
— Попытаетесь сесть в Союзе — взорвем самолет!
У пилотов не было выхода.
Шавидзе вел самолет как в кошмарном сне — в залитой кровью друзей кабине, под дулами обреза и револьвера, под угрозой взрыва гранат. Когда в сером сне реальности показался прибрежный турецкий аэродром, молодой пилот дал сигнал аварийной посадки, выпустив в небо над берегом сначала красную, а затем зеленую ракету, и повел расстрелянный Ан к бетонному пирсу чужой воздушной гавани…
* * *
Ничто, ни один общественный инструмент не способен так быстро, повсеместно и с такой мерой точности определить нравственное состояние общества, как личные письма людей, взволнованных тем или иным событием.
Тысячи писем и телеграмм хлынули в редакцию, в ЦК ВЛКСМ, правительственные организации. Письма эти и подобные им есть и останутся замечательными документами человечности, патриотизма и чистоты.
Их цена по-настоящему высока.
В связи с ними хочу повторить то, что уже однажды написал после чтения такой же почты: до конца своих дней человек, знакомясь с историей чьего-то предательства или преступления, ненавидит того, кто несет зло. В ненависти есть пламя, оно очищает. Но когда человек узнает о мужественном поступке другого человека, он, как правило, испытывает желание быть похожим на сильного. В этом желании пламени больше, чем в гневе, оно и устойчивей и долговечней. Главный смысл рассказов о человеческом благородстве и мужестве — в пробуждении именно этого пламени, этого желания.
И подвиг Нади его пробудил.
Пока Генриетта Ивановна, мать Нади Курченко, находилась в пути, торопясь из Удмуртии в Сухуми, первые письма на ее имя уже шли в Москву.
«Дорогая мама Нади Курченко! Вы лишились дочери, и никто ее Вам не заменит. Но знайте, что мы с Вами, все мы теперь Ваши дочери и сыновья. Крепитесь, пожалуйста. Кедров, Жилинская, Гапоненко, Попов, Горький».
«Дорогая мама! — обращались к Генриетте Ивановне воины-закавказцы Галиев, Димитрюшин, Лунев, Джораев, Сергеев и Гебрелян. — Мы восхищены бесстрашием Вашей дочери. Она, не пожалев себя, сердцем закрыла своих товарищей. Закрыла от озверевших бандитов, потерявших человеческий облик. Надя не дрогнула и до конца выполнила свой долг комсомолки. Для нас, молодых воинов, ее жизнь и подвиг навсегда останутся ярким примером».
«Поступок Вашей дочери — это то, что называется подвигом. Но не потому, что она погибла. Нет! Это подвиг потому, что, не думая о гибели, не думая об опасности для себя, она защитила тех, кому, по ее мнению, угрожала опасность большая, чем ей самой. Она знала: защитив экипаж, она тем самым обезопасит пассажиров, даст пилотам возможность благополучно приземлить самолет. Мы гордимся подвигом Вашей дочери, нашей ровесницы, и обнимаем Вас и скорбим с Вами вместе. Курсанты Высшего военного авиационного училища».
«Дорогая Генриетта Ивановна! — писал Дима Белов из Калинина. — Наде мы уже ничего сказать не можем. Но Вам говорим: спасибо Вам за дочь, она многим из нас, школьников, поможет стать на ноги, быть крепче и мужественней. А чем помочь Вам? Я и мои друзья готовы сделать для Вас все».
«Вчера на комсомольском собрании ткачей Первой фабрики города Чайковского, — сообщал Ф. Гавришин, — решили посадить аллею имени Нади. Сегодня в парке уже белеют березки. Они словно символ Родины, которую она так любила».
«Здравствуйте, Генриетта Ивановна! Смерть Нади — это горе всех нас, — писали школьники из Смоленска. — Но каждый пионер и комсомолец готов встать на защиту советских людей».
«…Да, жизнь Нади отнята бандитами. Но ее жизнь им не досталась — им достались вечный позор и наше проклятие, — писала Л. Шицко из Минска. — Жизнь Нади принадлежит тем, кого она спасла, она принадлежит Родине. В этом и заключается справедливость и сущность подвига».
«Дорогая Генриетта Ивановна! Примите наше глубокое соболезнование… В газетах написано, что у Нади есть маленький брат и бабушка, видимо очень старая. С кем они сейчас? Сообщите, готовы оказать помощь и вылететь к ним, пока Вы прощаетесь с Надей. Н. Илларионова, В. Монина, Н. Басова, студенты. Москва».
Рабочие из Ворошиловграда телеграфировали: «Уважаемая Генриетта Ивановна! Мы, строительная бригада комсомольцев, ровесники Вашей дочери Надежды, решили символически зачислить ее в свою бригаду. Мы будем помнить ее всегда!»
«Когда сможете, приезжайте к нам. У нас, может, хоть немного отойдете от горя. Мы будем Вам в этом помогать. А первое время даже разговорами не будем мешать… Будете ходить на морской берег, младший наш сын Сережа будет Вас провожать туда, а встречать будем все. Приезжайте — к нам ведь многие в город приезжают, чтобы отвлечься от забот и бед, правда, конечно, не от такого горя, как Ваше. Обнимаем Вас, мать и нашей теперь Нади. Семья Нестеровых. Севастополь».
«…Такая шла хорошая жизнь и дома, и в школе, и никогда у нас не было настоящего горя. А теперь, когда узнала о Наде, поняла — это и есть мое первое настоящее горе. Ох, какое горе. Наташа С. 5-й «А». Кимры, Калининская область».
«Дорогая мама, — обращались к Г.И. Курченко сержант А. Перминов и рядовой В. Кащенко. — Мы гордимся Надей, ее поступком, ее смелостью. Ее подвиг заставил нас пересмотреть нашу жизнь».
«Уважаемая Генриетта Ивановна! Я мать — я знаю, ничто не сможет утешить сейчас Вас. Но вспомните, как много еще в жизни горя. Если оно до сих пор неизбежно и часто нелепо обрывает чьи-то жизни, то смерть Нади сделала ее жизнь вечной. Поверьте, ее долго будут помнить, любить и следовать ее примеру. В мирное время такое бывает нечасто. Скорбя — гордитесь. Обнимаю Вас. Я — мать, которую постигла та же участь — потеряла ребенка. Д. Го-ва. Москва».
«…Она забыла, вычеркнула из своего сознания не только все личные интересы, но главный интерес каждого человека — жить. Это и есть подвиг. Игорь Соколов. Ленинград».
Таких строк много — они взяты лишь из первых писем.
«…Об этом трудно говорить. Мы, как и все советские люди, тяжело переживаем это событие, героическую смерть комсомолки.
…Произошла драма, в которой были совершены подвиг и преступление. Каждое ведомство, каждая сторона, к этому делу причастная, по-своему оценивают инцидент. И только пресса находится в положении, при котором нужно давать наивысшую, не связанную с функциональными соображениями оценку событию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
