– Нельзя ли прекратить этот наглый лирический бред, – возмущенно закричала пасторша, покрывшись красными пятнами.
– Прочитать до конца я обязан, – ответил Тендль, ибо непосредственно к нему обратила свой выкрик пасторша, – но конец очень близок.
"В эту минуту я вдруг представила себе, что папы уже нет с нами. И сердце моё застонало от боли. Если действительно выпала нам несчастная доля пережить папу, я молю Провидение помочь нашим трём сердцам найти дорогу любви друг к другу. Пусть навеки память о папе будет цементом между нами, и его чистая жизнь да послужит нам примером. Крепко обнимаю вас обеих и ещё раз молю, не выбрасывайте из сердца и жизни любящую вас маленькую Алису".
Прочитав письмо, Тендль сложил его и положил на стол, рядом с завещанием. Пасторша встала, подошла к столу и, брезгливо отбросив письмо Алисы, взяла в руки завещание.
– Если я не ошибаюсь, завещание должно быть подписано не менее чем двумя свидетелями.
– Так точно, здесь подписи даже трёх свидетелей. Но что вы хотите этим сказать? – спросил старый адвокат.
– Хочу проверить, те ли самые люди, что подписывали документ, привезли его.
– На первом месте стоит подпись лорда Бенедикта, – сказал адвокат. – Его здесь нет. Вместо него – уполномоченный им лорд Амедей Мильдрей. Вот документ, удостоверяющий его права. Он протянул бумагу пасторше.
– Я думаю, мама, здесь всё в порядке. И чем скорее мы покончим с этим тоскливым испытанием, тем приятнее будет и нам, и нашим гостям. Так необычайно любезно с вашей стороны, лорд Мильдрей, что вы приехали к нам, – сказала Дженни, совершенно изменив свой тон. – Садитесь сюда, мне хочется поговорить с вами. Вы, вероятно, соскучились в деревне, без общества, без развлечений. Нельзя же считать обществом нашу маленькую дурнушку Алису. Она ведь там единственная фрейлина графини Т., – смеясь, закончила Дженни, принимая самые обворожительные из своих поз. Молча, внимательно смотрел на неё Мильдрей.
– Вы не совсем представляете себе, что значит общество, мисс Уодсворд, – наконец сказал он, опускаясь в кресло. – Общество лорда Бенедикта, собранное им у себя в деревне, в том числе, конечно, и ваша сестра, – это самые изысканные люди. И быть в таком обществе не только счастье для меня, но и очень большая честь. А графиня Т. и ваша сестра могут заставить забыть, что есть на свете другие женщины.
Дженни, точно упавшая с облаков, смотрела во все глаза на Мильдрея. Впервые в жизни она почувствовала себя не только растерянной, но и сраженной.
– У меня для вас есть ещё одно письмо, от лорда Бенедикта, – продолжал Мильдрей, подавая девушке конверт. – Если желаете прочесть его сейчас и, быть может, написать ответ, мы с Сандрой подождем. И если обе наследницы ничего не имеют против, я попрощаюсь с юристами, чтобы не отнимать у них драгоценное время.
– Мы не возражаем. Можете отправить всю эту юридическую челядь, – резко выкрикнула пасторша. Но вспомнив, что и Тендль принадлежит к той же челяди, Тендль, оказавшийся богачом и завидным женихом и уже однажды здесь оскорбленный сегодня, осеклась, сконфузилась и, по обыкновению, взбесилась.
– Что же вы всё стоите, Сандра? Неужели ещё вас упрашивать о милости сесть, – сорвала она злобу на Сандре, печально на неё глядевшем.
– Благодарю, леди Катарина. Я так поражен приёмом, который мы встретили сегодня в этом прежде радушном доме, что всё не могу прийти в себя от глубокой сердечной боли. Мне кажется, я вижу здесь витающую тень хозяина. Я ещё слышу его чудесный голос. В своих песнях, словах, поступках и действиях он звал, как живой пример, к любви.
– К любви, к любви, – уже истерически выкрикнула пасторша. – Он ограбил нас, гонит на улицу, – и это всё, по-вашему, любовь.
– Пастор отдал каждой из вас по справедливости всё, что имел, леди Катарина, никакой судья не мог бы придумать лучше...
– Что вы способны понимать в этом! Вы будете таким же книжным червем, каким был ваш покойный друг. Чтобы я не могла распоряжаться капиталом! Чтобы после моей смерти обе девчонки стали богатыми женщинами, а я должна едва сводить концы с концами! И это справедливость! – И хлопнув дверью, она вышла.
Оставшись с Мильдреем и Сандрой, Дженни никак не могла совладать с собой. Наконец, взяв письмо в руки, она сказала:
– Письмо, кажется, объёмистое. Видно, пословица "Рыбак рыбака видит издалека" оправдалась дружбой моего отца и лорда Бенедикта. Велеречивость моего папаши, должно быть, отвечала таковому свойству лорда Бенедикта, – взвешивая в руке письмо, саркастически улыбнулась Дженни.
– О бедняжка, бедняжка Дженни! – почти с отчаянием воскликнул Сандра. – Как можете вы быть столь слепы! Ведь получить письмо от лорда Бенедикта такое счастье, за которое многие отдали бы полжизни. А вы издеваетесь.
– Быть может, для кого-то это счастье. Я же глубоко равнодушна к любому мистическому счастью и предпочитаю иметь его в своём кармане, – всё тем же тоном продолжала Дженни.
– Вот на этот-то крючок и попадаются люди. Их засасывает сатанинская жажда богатства, а потом... честь и свет угасают под давлением этой страсти. Я видел немало печальных примеров, когда всё начиналось с погони за богатыми женихами, а кончалось весьма прискорбно, – тихо говорил Мильдрей.
Лицо Дженни было бледно, глаза метали злые огни, руки судорожно разрывали конверт, как будто вместе с ним она собиралась разорвать письмо.
Пока Дженни занялась чтением, Мильдрей подошёл к Сандре и отвёл огорчённого юношу к окну. Здесь они оба, глядя на прекрасный, но уже запущенный сад, думали об отце и дочери, о тех, кто ухаживал за цветами и был душою осиротевших дома и сада. Как было ясно обоим, красота, мир и уют покинули этих суетных женщин, понимавших только внешнее, ценивших лишь то, что можно ощупать руками.
– Я не в силах сейчас прочесть эту галиматью, – вдруг резко закричала Дженни. – Можете, сэр уполномоченный, передать вашему лорду, что он напрасно ломится в открытую дверь. Я не Алиса и в его покровительстве не нуждаюсь. А что касается его опекунства, об этом мы ещё поспорим. При живой матери и совершеннолетней сестре шестнадцатилетний подросток не нуждается в опекунах со стороны. Мы подадим в суд, у нас достаточное количество фактов, чтоб доказать, что уже более двух лет пастор был не совсем нормален.
– О Господи, Дженни, не срамите себя перед всем миром, – всплеснул руками Сандра. – Ведь величайший труд пастора, благодаря которому он приобрёл мировую известность, окончен именно в эти два года. Ну в какое положение вы поставите себя перед судом. Неужели в вас нет ни капли милосердия к памяти отца? Вы способны вытащить его имя, такое чистое и славное, на помойную яму сплетен и пересудов?
– Я не сомневаюсь, что расчёт именно на наше так называемое благородство, – а на самом деле на глупость, – и был у лорда Бенедикта, когда он смастерил эту штуку с завещанием. Но мы на этот крючок не поймаемся, нет. Мы выведем этот заговор на чистую воду, – закончила Дженни, окончательно разъярившись.
– Будет лучше для вас и для нас, мисс Уодсворд, если мы покинем этот дом, – совершенно владея собою, сказал Мильдрей. Но тон его голоса, властный, решительный, не терпящий возражений, так поразил Сандру, что он растерянно поглядел на своего всегда кроткого друга. Мягкий, слегка сутуловатый Мильдрей стоял теперь выпрямившись во весь свой высокий рост. Глаза его приняли стальной оттенок и лицо носило выражение непреклонной воли. Если бы Сандре кто-то рассказал о таком Мильдрее, он бы весело посмеялся шутке.
– Воспитанность в женщине, которая хочет быть светской дамой, вещь совершенно необходимая, мисс Уодсворд. Но даже только честь могла бы удержать вас от оскорблений, которые вы нанесли сегодня людям. Те, кого вы сочли выгодными женихами, но не разглядели сразу по своей близорукости и эгоизму и потому оскорбили их, – мстить не будут. Но они бросят ваше имя светским сплетникам, если только вы решитесь публично оскорбить память отца. Жизнь не простит вам бессердечного поведения сегодня, хотя великодушный лорд Бенедикт простит вас несомненно, в чём вы будете иметь случай убедиться.
Поклонившись Дженни, мужчины вышли в переднюю и покинули дом. Но добраться до деревни им было суждено не сразу, так как Сандра вдруг почувствовал острую боль в сердце, и им пришлось остановиться у аптеки, где они просидели больше часу и опоздали на поезд. Когда, наконец, коляска подвезла их к деревенскому дому. Флорентиец встретил их на крыльце и сейчас же велел Сандре лечь в постель, предварительно приняв лекарство.
– Теперь ты испытываешь на себе, мой друг Сандра, как крепко держат иллюзии человека. Ты болен, потому что последнее время постоянно засорял свой организм страхом, слезами и раздражением. Твой сердечный припадок надо бы назвать припадком скорби и ужаса. Учись побеждать всё, что давит твой дух. Независимость и свобода духа – вот основа истинного здоровья. Надо бы говорить, что у человека не печень болит, а гложет его корыстолюбие. Не боли под ложечкой, а припадок страха и уныния. Иди ложись, отдыхай. Вынеси мужественно все пороки Дженни, которые сегодня увидел, воспринимая их как её злейших врагов. Вынеси точно нагруженную корзину и развей по ветру. Но только после того, как найдёшь в себе доброту принять её в своё сердце и думать о ней, чтобы помочь.
