Правильно было сказано, да только без анализа того, откуда взялось у нас столько неучей, неумех. Хорошо хоть, что в конкретных делах Сталин проявил больше понимания и решительности. С введением у нас всеобщей воинской повинности я вздохнул облегченно. В армию втягивалась теперь огромная прослойка деятельных людей, которым государство прежде не доверяло, тем самым словно бы отталкивало в лагерь наших противников. В лице этих людей мы получили образованное, мыслящее пополнение. Сперва новый закон проводился медленно, со скрипом, с косыми взглядами на выходцев из недавних «лишенцев», из семей кулаков, священников, инженеров и тому подобных элементов. Однако финская война резко ускорила ломку социальных разграничений. Наша армия получила хорошие кадры для формирования технических частей, развития моторизованных сил, войск связи.
Для работы с новыми кадрами требовались политруки, комиссары более высокой квалификации. Политрук, способный лишь читать вслух газету, произносить общеизвестные лозунги да повторять азы политграмоты, только что открыв их для себя самого, — такой политрук никак не устраивал парней, закончивших семилетку, десятилетку, техникум. Слаб был тогда политсостав. Зачастую это — вчерашние бойцы, выделившиеся своей активностью в годы репрессий. Менять их нужно было или хотя бы образовывать как можно скорее. Срочно была создана сеть политучилищ. Но ведь малограмотного человека ни в каком училище быстро не «подкуешь». И я, поразмыслив, дал Иосифу Виссарионовичу вот какой совет. После революции большое внимание уделялось сельской школе, поднятию грамотности крестьянских масс. Цель была — дать всем хотя бы начальное образование. В связи с этим сельские учителя имели у нас отсрочку, в Красную Армию не призывались. А ведь это — люди со средним и высшим образованием, имеющие опыт воспитательной работы. Дать им военную, специально-политическую подготовку, и кадры окажутся незаменимыми. Ведь в армии они будут работать с теми людьми, которые недавно сидели перед ними за партами, у которых они пользовались особым авторитетом.
Отсрочка была снята. На военную службу признали сельских работников народного образования, членов партии и комсомольцев. Их направили в училища, на годичные курсы. Опять черпнули из нашей российской глубинки, казавшейся неистощимой, опять взяли самых лучших, самых грамотных, но эта мера в той напряженной обстановке была необходима. За год-полтора мы получили сразу двадцать тысяч отличных политработников.
С душевной болью вспоминаю о них. Какие это были чистые, добрые и умные люди: не случайно ведь в учителя-то пошли. Как вгрызались они в военную науку, несколько наивно щеголяя военной формой! Они старались узнать побольше, сделать все, как лучше. Но время, время… Получив лишь азы военных знаний, ушли они политруками в роты и батареи наших западных округов, на этих должностях встретили гитлеровское нашествие. Поднимали в атаку своих недавних учеников, первыми бросались под вражеские танки. И полегли они, чудесные люди, на полях сорок первого года все или почти все. Ни разу не довелось мне потом встретить политработника из того славного учительского призыва.
Но дело свое они сделали.
Возвращались в армию командиры, ошельмованные, оклеветанные в 1937–1938 годах. По распоряжению Сталина пересматривались дела военных, которые еще уцелели в застенках. А уцелели главным образом те, у кого хватило сил и мужества перенести пытки, унижения, но не признать свою «вину», не поставить подпись под сфабрикованными бумагами. Сразу после финской войны для повышения авторитета высшего командного состава у нас было введено звание «генерал» и «адмирал». Указ был опубликован 7 мая 1940 года. Что там ни говори, а «комбриг», «комдив», «комкор» — это лишь определение должностного положения, а строгое, твердое слово «генерал» было освящено славой побед, военных традиций и уже само по себе вызывало особое уважение. Отныне в наших Вооруженных Силах числилось 966 генералов разных уровней и 74 адмирала. Хорошо! Но одновременно стало известно и о том, что звание Маршала Советского Союза присвоено начальнику Главного артиллерийского управления Г. Кулику и С. Тимошенко, который, к тому же, стал Наркомом обороны. Возвышение этих лихих буденновцев-ворошиловцев меня огорчило. Что они представляли собой по сравнению с таким колоссом, как Егоров! Да ведь ничего! Унтеры. Одно лишь успокаивало: большая маршальская звезда украсила петлицы нашего замечательного военноштабного руководителя Бориса Михайловича Шапошникова. Хоть один эрудированный, широко и смело мыслящий человек среди пяти маршалов.
А деловой разговор, начатый на Главном Военном Совете, вскоре получил неожиданное продолжение в более узком кругу. Очень торжественно, с размахом отметили тогда первомайский праздник. Состоялся внушительный парад, на котором продемонстрирована была новая военная техника. Затем началось шествие трудящихся. Цветы, смех, весенняя яркость создавали приподнятое настроение. Новые и новые колонны вливались на Красную площадь, казалось, что вся Москва собралась сюда, в центр. Сталин простоял на мавзолее долго, часов до четырех или пяти, лишь один раз подкрепившись бокалом вина и бутербродом. Однако усталости не чувствовал, был доволен. Остальные руководители, естественно, тоже.
После трудной зимы, после перенесенных потрясений, разочарований хотелось Иосифу Виссарионовичу убедиться в могуществе и крепости Красной Армии, в единстве и сплоченности народа. Надежную поддержку ощутить, уверенность. И людям, наверное, хотелось этого, демонстрация получилась искренней, впечатляющей. Сталин был доволен, что это увидели, осознали представители других держав; особенно Германии и Японии. Пусть еще раз задумаются господа.
Когда закончилась демонстрация, несколько десятков человек, руководители партии, правительства, военные товарищи поехали на Кунцевскую дачу Сталина. Я тоже был приглашен туда, что не доставило мне никакого удовольствия. Расположена эта дача в безрадостной низине, отгороженной от Москвы-реки лесистой грядой: горизонт ограничен, простора нет. И лес там какой-то хмурый, темный. Этот лесной массив, оказавшийся в черте города, сохранился до сей поры по левую сторону Минского шоссе. А главное, конечно, в том, что там, в «Блинах», безраздельно господствовали Берия и Власик со своими многочисленными подручными. Уже тогда это была их вотчина. Лаврентий Павлович говорил, что бывает спокоен лишь в те часы, когда Сталин находится в Кремле или на Кунцевской даче.
Не хотелось мне и новых знакомств, от которых трудно уклониться на праздничных обедах и ужинах. Наблюдать со стороны, держась в тени, — стало моей натурой. Я привык к положению тайного советника, старался ни с кем не сближаться во избежание лишних вопросов. А в ту пору в окружении Иосифа Виссарионовича начали возникать новые люди из штатских, ничего не знавшие обо мне, никогда не встречавшие меня в официальной обстановке и поэтому, естественно, проявлявшие любопытство: это, мол, что за фигура?
Я пропустил тот первый момент, когда возле Сталина появилось еще одно доверенное лицо, его секретарь и помощник Поскребышев. Мне он не понравился. Всплывший из ничего, из какой-то Богом забытой деревни с довольно противным названием: Сопли или Слюни — нарочно не придумаешь, — он быстро оказался необходимым, незаменимым для Сталина. Вознесен на сказочную высоту, потрясен своим счастьем, беззаветно предан и к тому же аккуратен, самоотвержен в работе. Высшую степень обожания можно было увидеть в его глазах. Служить Иосифу Виссарионовичу — в этом вроде бы состоял смысл его существования. А я не мог преодолеть своей настороженности. Какие-то слухи ползли за Поскребышевым, о его связях со Свердловым, с Ягодой, вплоть до того, что он имел отношение к уничтожению царской семьи. Но суть не в этом. Поскребышев был женат на сестре жены Льва Седова, сына Льва Давидовича Троцкого. Оный сын обосновался вместе с отцом за границей и активно помогал воинствующему папаше вести борьбу со Сталиным. Прямо скажем — родство Поскребышева не располагало к доверию. Все та же липкая троцкистская паутина, опутывавшая руководящие звенья страны. Сколько ее ни рвали, она опять смыкалась. К тому же супруга Поскребышева в 1937 году была арестована и, как знать, не разгорится ли у мужа чувство мести? Хоть и говорил он, что эта женитьба была ошибкой, но все же… Немалый риск — держать возле себя подобного помощника. Он может хоть пулей, хоть ядом… Других, что ли, нет, более надежных? А Иосиф Виссарионович держал. Обладая обостренной интуицией и железной логикой, хорошо разбирался он в людях, особенно при оценке их верности, преданности.
Молчаливого, добросовестного чиновника Поскребышева в свое время заметил в аппарате ЦК партии Мехлис, выдвинул его на очень ответственный, очень важный пост — помощником Сталина и заведующим Особым сектором. Рассчитывал Мехлис, что на самом верху, возле вождя, постоянно будет находиться надежный, преисполненный благодарности человек, у которого больше возможностей, чем у некоторых членов Политбюро. Своя рука, свои глаза, свои уши. От того, как будет подготовлен и доложен Сталину тот или иной материал, зависело многое. Однако Поскребышев оказался умнее, дальновиднее и, может, просто искренней, сердечней своих недавних покровителей. Очень скоро он дал понять, что служит только Иосифу Виссарионовичу и никому больше. И действительно: почти на двадцать лет он станет доверенным лицом Сталина, его неразлучным спутником, освобождавшим от многих повседневных забот.
