на что только бабы не готовы ради выгодного брака!
– На всё готовы, владыка, и втройне плохо, когда баба за своим желанием берегов не видит.
И спорить с этим было невозможно.
* * *
Вивея по комнате металась, ровно лисица бешеная.
Страшно? Ой как страшно-то, мамочки родные!
Вот травила девок – и не боялась, легко рука шла. А сейчас… убивать не страшно, страшно попасться. Как подумает, что с ней сделать могут, так по позвоночнику морозом продирает!
А ведь пузырек с настойкой не выкинула она! Не смогла!
Не успела попросту.
А когда, как было его выкинуть, ежели то слуги, потом боярышни явились, суматоха поднялась. Была б то трава сухая али порошок какой – его подсыпать проще, и следов не осталось бы, а капли – пузырек, улика. Могла б Вивея – она б пузырек кому из присутствующих подсунула, да вот беда – не умела она по карманам лазить. На то навык потребен, а откуда он у дочери боярской?
Не получится у нее, и пытаться нечего, шум поднимется, поймают за руку, считай, тут и кончено все будет.
Вивея потом думала, куда пузырек выкинуть, но – некуда было. В нужник разве что? Так ведь палаты! Не принято боярышням на задний двор бегать, тут бадейка специальная есть, но в нее выкинуть смысла нет, видно же будет, глупо это.
В окно? Вивея в окно выглянула, от стражников отшатнулась. Стоят внизу, один голову поднял, на нее посмотрел, отвернулся. Как тут что кинуть?
Найдут, подберут.
Оставалось пока при себе держать пузырек и молиться. Выйти бы куда, да в коридоре тоже стража стоит, спросят, досмотрят, и попадется она ни за грош. Сами-то стражники ее не обыщут, но бабам прикажут, и те таить не станут. Ох, лишь бы обошлось.
Только бы пронесло!
Выкинет она эту дрянь! А покамест… пузырек она на груди припрятала. Не будут ведь боярышню обыскивать просто так, по одному подозрению? Нет, не будут?
Правда же?
* * *
Устинья напоказ капли сонные над молоком вытрясла, чашку выпила, на кровати вытянулась.
– Благодарствую, царевич. Поспать бы мне.
– Спи, Устиньюшка, не уйду я.
– Нет, царевич. Нельзя так, нехорошо, когда неженатый мужчина, да рядом с девушкой незамужней, да в покоях ее – плохо так-то. Не позорь меня, прошу.
Фёдор зубами скрипнул, но за дверь вышел, там и уселся, на стену облокотился. Не сдвинется он никуда отсюдова, покамест не найдут убийцу. А потом сдвинется, чтобы своими руками удавить гадину!
Устя на Аксинью поглядела.
– Ася, пожалуйста, походи, посплетничай, узнай, что в палатах об этом случае говорят?
– Хорошо, Устя.
– А я посплю покамест.
– А царевич…
– Скажи, что я уснула. – Устя к стене отвернулась, глаза закрыла. Напоказ она капли вытрясла, а так-то не в молоко они попали горячее – рядом, на одеяло. Чуточку глаза отвела, для этого и волхвой быть не надобно.
– Хорошо, Устенька.
Аксинья дверью хлопнула, Устя лежала, в потолок смотрела.
Потом, минут через десять, встала и дверь изнутри на засов закрыла. Тихо-тихо.
Так спокойнее будет. У Аксиньи своя светелка есть, а Усте никого рядом не надобно. Разве что полежать. Чутье ей говорит, что государь скоро не придет. А как придет, так она ему сильная да уверенная в себе понадобится, не сонная да усталая.
Отдохнуть надобно.
Просто – отдохнуть.
Через десять минут Устя уже крепко спала.
* * *
Фёдор в коридоре сидел, под дверью. Михайла ему не сказал ничего, наоборот, рядом устроился. Подумал, плащ откуда-то притащил, царевичу подстелил.
Фёдор даже не кивнул, другим его мысли были заняты.
– Узнаю КТО – сам убью!
– Вот дрянь-то, царевич!
Михайла не клялся, слов громких не произносил, но убил бы – не задумался. Хотя сейчас и без него постараются, еще и лучше в приказе-то Разбойном получится.
– Выпьешь, царевич?
– Давай, – Фёдор неловко из фляги глотнул, сморщился. – Я как подумал, что Устю потерять могу… уф-ф-ф!
И еще раз глотнул.
Михайла кивнул медленно. Здесь и сейчас понимал он Фёдора лучше, чем кто-либо другой поймет, страх у них на двоих был один, общий, жуткий…
Да, потерять.
Страшно подумать даже.
Вот была Устя… и ее – нет?! Вообще нигде нет? И улыбки ее нет, и голоса, и… и в глазах мутнеет, и из груди рычание рвется, и в голове черная пелена, а руки сами в кулаки сжимаются.
Как так – ее нет?
Тогда и Михайлы тоже нет. И смысла нет. И жизни. И… и мира этого тоже нет! И не жалко его – к чему он без Устиньи?
На все плевать.
Устя, Устенька, только живи, пожалуйста… а тварь эту, которая ядом балуется, Михайла сам убьет, ежели Фёдор не поспеет…
Убьет.
* * *
Боярин Репьев рассуждал так.
Ежели кто из боярышень причастен, напугать их надобно. Пытать нельзя, понятное дело, но ведь пугать – можно?
Нужно!
Выбираем мужика пострашнее, одеваем внушительно, и пусть пугалом поработает, посмотрит грозно, порычит страшно, авось душегубка себя и выдаст!
А там уж и хватать, и тащить можно.
Боярин Репьев у лекаря расспросил, что искать надобно, Адам Козельский ему и объяснил, что свежей красавки зимой-то не сыщешь. Ежели сушеную – ее б в блюде мигом заметили. Трава же, ею заливное обычно не посыпают, другое дело – зелень свежая, но ведь и той не было. Да и посыпать траву ту незаметно не удастся.
Значит, речь о настойке.
Ее и сделать несложно, и подлить тоже, только вот склянка оставаться должна. Нет ее в горнице, где обед был?
Горницу боярин обыскал сам, чуть ли не по полу прополз.
Не было склянки.
И то, когда ее прятать-то? И куда?
Получается, яд уже на столе добавили, значит, при злодейке склянка остаться должна. Конечно, могла она ее и по дороге выкинуть, и потом…
Боярин лично стражу спустился расспросить. Но – ничего не выкидывали. Разве что одна из боярышень выглядывала, рыжая такая…
Рыжих было три штуки. Устинья, Аксинья и Вивея. Две Заболоцких и Мышкина. Только вот Устинья… ей смысла нет никого травить. Судя по Фёдору, ее и так под венец поведут. Хоть завтра бы повели.
Аксинья? Вообще ее в горнице не было.
Вивея? Мышкина?
Могла она? Да легко! Бабы и не такое устроить могут!
А к государю бояре скоро пожалуют, им хоть что сказать надобно. Так что… семь бед – один ответ, а когда не она это, так боярин честь боярскую не уронит, извинится перед отцом
