Вашингтон лопался от бешенства и любопытства. Нью-йоркская биржа нервничала и тряслась в лихорадке. Спекулянты золотом сгорали от желания действовать, но не знали, что предпринять.
4 февраля Линкольн и Сьюард доложили кабинету, что совещание кончилось безрезультатно.
5 февраля Линкольн предложил кабинету рассмотреть проект послания сенату и палате. Он предлагал предоставить ему право выплатить рабовладельцам 400 миллионов долларов за негров, которые должны быть освобождены при условии, что всякое военное сопротивление южан закончится не позже 1 апреля.
Все министры были против. Воцарилось молчание. Линкольн, несколько озадаченный сопротивлением кабинета, спросил:
— Сколько будет еще продолжаться война?
Никто не проронил ни слова, и президент продолжал:
— Сто дней. Для ведения войны мы теперь расходуем три миллиона в день. Это столько же, сколько я прошу. Но сколько жизней будет спасено!
На обратной стороне проекта послания Линкольн написал: «Сегодня этот документ был представлен кабинету министров и единогласно отвергнут». Он поставил свою подпись. Для него это был документ, которому следовало остаться в анналах истории.
Итак, война должна была продолжаться. Величественный и не поддающийся учету по политическим последствиям жест Линкольна был отвергнут. Его ближайшие советники думали о реакции Вашингтона, конгресса, о политике; он имел в виду огромные массы простого народа Севера и Юга. Кабинет был прав в своем предположении, что руководящие политические деятели Юга будут издеваться над его предложением. Но ведь за ним стояли народные массы, которым предстояло жить и действовать тогда, когда эти политики уже будут дискредитированы как пророки и окажутся банкротами как государственные мужи.
Когда уполномоченные конфедератов вернулись в Ричмонд и доложили о переговорах, там все перевернулось вверх дном. Высказался Джефферсон Дэвис: он скорее предпочтет смерть или унижение, «нежели вновь объединиться». Презрительно кривя губы, он назвал главного врага: «Его величество Авраам Первый», — и пророчил, что конфедерация «заставит янки еще в течение этого года просить о мире на наших условиях».
Маленький Алек Стифенс расценил речь Дэвиса, как смелую, возвышенную, гордую, но он помнил атаку легкой кавалерии под Балаклавой и французов, которые подвели итог этому бесцельному жертвоприношению: «Блестяще, великолепно, но так не воюют».
Стифенс уехал домой 20 февраля и совершенно отошел от дел. Он не мог оставаться в Ричмонде и молчаливо наблюдать развертывание трагедии в условиях, когда его мнение не принималось в расчет.
Тем временем лейтенанту Стифенсу, находившемуся в тюрьме на острове Джонсон, сообщили, что президент вызывает его к себе. Президент сказал ему:
— Можете жить в нашем городе, сколько вам угодно. Когда вы захотите поехать домой, я вам дам пропуск через линию фронта.
Лейтенанта принимали у себя его и дядины старые вашингтонские друзья. Накануне отъезда Линкольн дал ему адресованное дяде письмо: «…Пожалуйста, взамен племянника пришлите мне любого офицера того же ранга, находящегося в ричмондской тюрьме, чье здоровье срочно требует его освобождения». Линкольн подписал пропуск и сделал не лишенный сентиментальности жест — он вручил лейтенанту-конфе-дерату свой портрет.
— Возьмите эту фотографию с собой. Ведь это у вас, поди, диковина.
В сенате Уилсон из Массачусетса заявил, что Грант выиграл бы войну, если бы три месяца тому назад он получил подкрепления в 50 или 75 тысяч солдат, которые ему полагались. Уилсону хотелось обвинить президента в бездействии при мобилизации солдат для Гранта. Уилсон принял участие в согласованной попытке свалить президента и выдвинуть на первый план законодательные органы правительства.
На той же неделе Бен Уэйд заявил, что 10-процентный план президента в Луизиане оказался «самым абсурдным и недейственным из всех когда-либо поразивших фантазию государственного деятеля». Уэйд способен был бить крепко, если не всегда честно. Идеальная вежливость у него сочеталась с плавной, но оскорбительной речью.
Дулитл из Висконсина попытался защитить президента, но ему это плохо удалось.
8 февраля Стивенс потребовал, чтобы президент сообщил сенату о переговорах с конфедератами. Многие члены сената и палаты затаили угрюмое недоверие к Линкольну после его последней миссии. Ноа Брукс записал: «Демократы, добивавшиеся мира во что бы то ни стало, говорили, что наконец-то президент стал на их точку зрения. Радикалов охватило бешенство. Они горько сетовали, что президент готов был отдать с трудом добытые плоды длительной и изнурительной военной борьбы». Умеренные республиканцы, непоколебимо верившие в Линкольна, оказались в меньшинстве. Впервые с тех пор как Линкольн стал президентом, неразборчивые в средствах люди его политической партии, готовые на крайние меры, намерены были обвините Линкольна в государственной измене и предать его суду.
Радикал Джордж Джулиан предпринял первый губительный выпад. Он произнес речь, в которой представил войну как серию ошибок, главным образом со стороны правительства и главы государства.
В тот же день Уэллес, придя на заседание министров, застал Линкольна за чтением комических очерков Петролиума Нэсби.
Между тем все больше распространялись слухи, принимаемые на веру, что во время переговоров с конфедератами Линкольн на самом верху листа бумаги написал одно слово: «Союз», пододвинул лист к Стифенсу и сказал:
— Согласитесь с этим моим главным условием и тогда можете ниже изложить любые ваши мирные требования.
Отказ от Декларации об освобождении поднял у радикалов волосы дыбом.
10 февраля, во время рассмотрения палатой различных биллей, клерк объявил, что прибыло послание от президента. Немедленно были отложены все дела. Клерк начал чтение длинной серии документов, писем, донесений. Казалось, Линкольн специально выбрал самый подходящий момент. Клерк читал все: пропуск, выданный Блэйру для проезда в Ричмонд; письмо Дэвиса Блэйру, переданное потом Линкольну; ответ Линкольна Блэйру для передачи Дэвису; столкновение фраз «наше единое общее государство» и «наши две страны»; документы, предъявленные уполномоченными при переходе линии фронта; изложение их переговоров с Грантом; изложение переговоров Экерта с уполномоченными; письмо Линкольна Сьюарду, содержавшее три «обязательных» условия; приказание Гранту продолжать военные действия, несмотря на мирные переговоры; согласие Гранта с этим указанием; шифрованная телеграмма Экерта о провале переговоров; длинная депеша Гранта Стентону и изменение решения Линкольна; описание встречи в Хамптои-Корте с уполномоченными и переговоров, окончившихся ничем. Все вышеупомянутое, «содержащее, как можно надеяться, всю необходимую информацию», было почтительно предложено вниманию палаты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
