В Берлине объявились и русские подростки, многим из которых было всего по двенадцать лет. Они также надеялись здесь чем-то поживиться. Когда двоих из них поймали, то те признались, что приехали в германскую столицу из Вологды{931}. Естественно, что в атмосфере хаоса и неразберихи не растерялись и бывшие подневольные рабочие, ранее угнанные в рейх. Согласно докладу, подготовленному для американского командования, на них лежала большая доля ответственности за происходившие в то время грабежи": "Мужчин в основном интересовали винные подвалы, женщин - магазины для одежды. Но те и другие сметали на своем пути все продовольственные товары, которые оказывались в поле их зрения". Однако в докладе подчеркивалось, что "многие грабежи, которые приписывались иностранным рабочим, на самом деле совершали сами немцы{932}.
Немцы и боялись, и продолжали ненавидеть бывших подневольных рабочих. Они пришли в ужас, когда западные союзники объявили, что в первую очередь будут кормить именно эту категорию людей. "Даже архиепископ Министерский, писал Мёрфи в докладе государственному секретарю США 1 мая, - на примере граждан из Советского Союза выражает свое общее отношение ко всем перемещенным лицам и требует от союзников защитить Германию от этой "низшей категории людей"{933}. Однако несмотря на все тревожные ожидания, подневольные рабочие совершили не так уж много актов насилия. Этот факт можно считать достаточно удивительным, исходя из того, как сами немцы относились к перемещенным лицам в период их нахождения в Германии.
В самом Берлине отношение немцев к русским оказалось совершенно неоднозначным. Берлинцы были озлоблены грабежами и насилием, творящимися над ними, но в то же время у них возникало чувство удивления и благодарности за те усилия, которые Красная Армия предпринимала, чтобы накормить их. Нацистская пропаганда на протяжении долгого времени вдалбливала немцам в голову, что после прихода советских войск они будут постоянно голодать. Генерал Берзарин, который подходил и разговаривал с немцами, стоящими в очереди к русской полевой кухне, вскоре стал для них таким же героем, каким он был для своих собственных солдат. Смерть генерала, произошедшая спустя небольшой промежуток времени в результате управления мотоциклом в нетрезвом виде, послужила причиной возникновения среди берлинцев слухов о том, что его убили по приказу НКВД.
Немцы были удивлены даже и такими формами оказания им продовольственной помощи, которые нельзя назвать чисто альтруистическими. Зачастую красноармейцы приходили в квартиры берлинцев с каким-нибудь куском сырого мяса и просили их приготовить его для еды в обмен на то, что они поделятся с ними частью готового блюда. Подобно большинству солдат, они хотели "сидеть за столом" в настоящей столовой и в настоящем доме. С собой они всегда приносили алкоголь. Во время еды все должны были пить "за мир". Но после этого уже следовал тост "за женщин".
Пожалуй, самой большой ошибкой германских чиновников в Берлине было то, что перед приходом Красной Армии они не позволили уничтожить все запасы алкогольных напитков. Существовало мнение, что пьяный противник просто не сможет нормально сражаться. Однако, к несчастью для женской половины горожан, алкоголь был именно тем предметом, который прибавлял красноармейцам куража во время осуществления актов насилия. Более того, он давал им возможность с надлежащим размахом отпраздновать конец тяжелейшей войны.
Празднование советскими солдатами победы над врагом отнюдь не означало, что простые немцы могут вздохнуть свободней и расслабиться. Для многих красноармейцев изнасилование берлинских женщин стало неотъемлемым продолжением радостного веселья. Молодой советский инженер, занимавшийся любовью с одной восемнадцатилетней немкой, услышал от нее рассказ о том, как в ночь на 1 мая офицер Красной Армии изнасиловал ее. При этом офицер засунул ей в рот дуло пистолета, вероятно для того, чтобы она и не думала сопротивляться{934}.
Немецкие женщины вскоре осознали, что по вечерам, во время так называемых "часов для охоты", на улицах города лучше было не появляться. Матери прятали молодых дочерей по чердакам и подвалам. Сами они отваживались ходить за водой только ранним утром, когда советские солдаты еще отсыпались после ночных пьянок. Будучи пойманными, они зачастую выдавали места, где прятались их соседи, пытаясь тем самым спасти собственных отпрысков{935}.
Берлинцы помнят пронзительные крики по ночам, раздававшиеся в домах с выбитыми окнами. По оценкам двух главных берлинских госпиталей, число жертв изнасилованных советскими солдатами колеблется от девяноста пяти до ста тридцати тысяч человек. Один доктор сделал вывод, что только в Берлине было изнасиловано примерно сто тысяч женщин. Причем около десяти тысяч из них погибло в основном в результате самоубийства. Число смертей по всей Восточной Германии, видимо, намного больше, если принимать во внимание миллион четыреста тысяч изнасилованных в Восточной Пруссии, Померании и Силезии. Представляется, что всего было изнасиловано порядка двух миллионов немецких женщин, многие из которых (если не большинство) перенесли это унижение по нескольку раз{936}. Подруга Урсулы фон Кардорф и советского шпиона Шульце-Бойзена была изнасилована "по очереди двадцатью тремя солдатами"{937}. Позднее, находясь уже в госпитале, она накинула на себя петлю.
Реакция немецких женщин на изнасилование была тем не менее различной. Для многих молодых девушек этот факт стал тяжелейшим психологическим шоком, который всю оставшуюся жизнь оказывал влияние на их поведение. Им было чрезвычайно трудно вступать в нормальные половые отношения с мужчинами. Более пожилые женщины, как правило матери, думали в первую очередь не о себе, а о своих дочерях, поэтому акты насилия не наносили им столь тяжелой душевной травмы. Остальные женщины просто-напросто старались стереть из памяти ужас пережитого. "Я должна была подавить в себе многое, чтобы продолжать жить"{938}, - замечала одна немка, отказываясь говорить о своем горьком опыте. Те женщины, которые смогли отделить настоящее от того, что с ними случилось раньше, несомненно, чувствовали себя намного лучше. Некоторые из них даже убедили себя, что все произошедшее было как бы не с ними, а с каким-то другим посторонним телом. "Всю оставшуюся жизнь, - писала одна немка, - такое ощущение позволяло мне избегать слишком частого обращения к страшным воспоминаниям"{939}.
Крепкое чувство цинизма также немало помогало берлинцам. "Все - значит, все, - отмечала автор анонимного дневника 4 мая. - Мы постепенно начинаем смотреть на акты насилия с определенной долей юмора, хотя этот юмор достаточно черный"{940}. Берлинцы замечали, что "Иваны" любят охотиться за полными женщинами. Этот факт вызывал у многих скрытое удовлетворение. Те дамы, которые умудрились не потерять в весе за последние полуголодные месяцы, являлись, как правило, женами партийных функционеров и других представителей привилегированных сословий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
