две штуки и было? И те померли?
– Это какие ж Захарьины? Не те, что с Кошкиными роднились?
– Не, другие. Мои с царем породнились! Хочешь – расскажу я тебе?
– А и расскажи, отец. О других послушаю, от своего отвлекусь… Давненько ты им служишь-то?
– Да, почитай, лет пятьдесят. Мальчишкой начинал еще, меня в прислугу для боярина Никодима взяли. Подать чего, принести-отнести… так и в люди вышел.
– Ух ты!
– У боярина Никодима два брата было младших да сестра. Анна. Красивая, глаз не отвести, о ее свадьбе уж сговаривались. А потом боярин женился. – Аким загрустил даже.
– На ком же?
– По джерманской улице проезжал, там рыженькую девку увидел. Красивую – страсть! – Аким на себе показал, и парень признал, что да. Страсть! Как она еще ходила-то с такими объемами? – Мы все за боярина порадовались, да только сглазили семью, верно. Года не прошло, как от горячки боярышня Анна померла.
– Заболела?
– Руку наколола о что-то. Вроде и ранка крохотная была, а к вечеру воспалилось, к утру рука что полено была… запах пошел, горячка началась. Спасти и не сумели. Горе было… боярышню Анну все любили.
– А жена боярская?
– Боярыня Ин… несс… Как же звали-то ее? Уж и не припомню. Ириной крестили, это точно.
– Инесса?
– Да, кажись. Она в православие перешла, Ириной Ивановной стала. Да и она золовку любила. Боярышня Анна была что лучик солнечный. Умерла она… Потом через положенный срок боярыня дочь родила. Боярин хотел Анной назвать, но боярыня уперлась, Любавушкой назвали.
– Царица наша?
– Она. Боярыня Ирина ее любила, с рук не спускала.
– Одна она была у родителей?
– Да что ты! Лет через десять боярин Данила родился.
– А что так долго? Не беременела боярыня?
– Как-то не получалось у нее. То болела, то на богомолье ездила. А потом как-то в один год все случилось. Бояричи друг друга убили.
– Ох! Из-за бабы?
– Холопка им одна и та же приглянулась. А она им обоим голову кружила, ходила, задом виляла. Вот старший из бояричей ее с братом и застал. И порешил. А когда брат на него кинулся, значит, и с ним сцепился. Растащить не успели…
– Ох, горе-то какое!
– Боярин Никодим чуть не год убивался по братьям. Очень он их любил, переговоры вел о свадьбах. Хороших невест им приглядел… Потом ему легче стало. У боярыни сын родился – боярич Данила. Тут уж хозяин оживел…
– Ну хоть сыну порадовался.
– Недолго радовался-то… Пяти лет не прошло, помер боярин Никодим. Боярыня Ирина детей воспитала, на ноги поставила, другой раз замуж не выходила, хоть и смотрели на нее.
– Повезло боярину Никодиму. Такая верность…
– Да верность-то… Понятно. Только вот боярин Данила неженатым умер, наследника не оставил.
– Так, может, внебрачный какой есть? Или у боярыни Ирины был кто? – подначил собутыльник.
На столе давно уж четверть водки стояла. Так что Аким и не удержался:
– Как же! Ежели у нее кто и был, так из своих. Что она, что дочь ее, что сын – все с иноземцами якшались, постоянно к ним мотались. Уж к кому там ездили, того не знаю, а только там боярыня и померла. На ночь у кого-то из знакомых осталась, а там гроза разразилась жуткая… Боярышня приехала, говорит, мать умерла. А сама еще молоденькая совсем, семнадцати не было. Боярин Раенский им дальним родственником приходился, вот он детей к себе взял. А там и царю боярышню Любаву представил. Так все и сладилось у них.
– И брата она с собой в палаты взяла?
– А то ж! Брата она любила, уж когда боярин Данила подрос, он домой вернулся. А до той поры при сестре жил безотлучно!
Аким рассказывал.
Называл имена, даты… чуть не пятьдесят лет при семье – это много. Слуги столько о хозяевах знают – тем и в голову не придет. Собеседник слушал, подливал…
Наутро Аким проснулся в одной из комнат при трактире, сначала испугался – ограблен. Но деньги все на месте были, хозяину его собеседник уплатил вперед, даже за поправку Акимова здоровья, так что мужчина махнул рукой да и позабыл этот случай.
Было.
Выпили, поболтали…
Ну так и что же? С кем не бывает? Дело-то житейское…
* * *
Спустя несколько суток на кладбище шестеро людей появилось. Пятеро мужиков молодых, с ними кто-то непонятный, невысокий, по уши в плащ закутанный.
Оська-бородач, который уж лет тридцать милостыньку при кладбище просил да за могилками приглядывал, на них посмотрел, хотел деру дать – остановили. Поймали, за шкирку тряхнули.
– Ой! Пустите, ироды! Что вам от бедного человека надобно?
– Богаче его сделать хотим. – Когда в пальцах одного из мужчин гривенник блеснул, Оська мигом про нытье свое забыл.
– Чего надобно, боярин?
– Не боярин я. А надобно мне знать, где бояре Захарьины похоронены.
– Вон там, – Оська пальцем показал, куда идти. – Склеп у них там свой, как и у многих других бояр. Не хотят они в землице лежать, как простой народ. А для часовни собственной, значит, рылом не вышли[91].
– Хорошо. Иди, не стой тут над душой. И не говори о нас никому.
Оська предложение оценил – только пятки засверкали. И правда – чего стоять? Денег ему дали уже, теперь живьем отпускают. А ведь могли бы и в склеп положить, даром что не боярин он.
Один из мужчин посмотрел ему вслед с сомнением:
– Может, убить стоило?
Другой только головой качнул:
– Ни к чему. Не бери грех на душу.
Насчет греха – это он, конечно, загнул, да к чему нищего убивать? Вреда он не причинит, а ежели слухи какие и пойдут – пусть их.
Мужчины мигом замок с двери сковырнули, дверь отжали, человеку в плаще внутрь спуститься помогли. В склепе огляделись.
Гробы стоят. Покойники лежат.
Имена на крышках вырублены.
Вот боярин Никодим. Боярышня Анна. Два брата его – Петр да Павел.
А вот и боярыня Ирина.
Человек в плаще жест рукой сделал – мол, крышку открывайте.
Молодые люди поднатужились да и сковырнули крышку каменную. Снимали осторожно, старались не разбить. В гроб не глядели, вот и не видели.
А спутник их в плаще и видел, и чувствовал.
Потом уж и они посмотрели.
Лежит в гробу старуха.
Страшная, рыжая, а выглядит ровно живая. Мертвая, да. Только вот не истлела она, а осталась какой была. И лет ей сто, а то и поболее. Страшная – жуть.
Человек в плаще нож взял, рот боярыне разжал. Зубы осмотрел, головой качнул.
Зубы острые, ровно
