– Три дня прошло. Ещё три дня. Маковый Лепесток что-нибудь ела в эти три дня?
Морщится девочка. И тут, значит, плохо. С усилием выговаривает:
– Падаль кушала. Вместо гиены. Кушать хочется очень…
Ну что шаман может поделать? Сам себя вроде не слушает. Будто кто другой им командует. Будто кто другой заставляет идти. И бить в бубен. Будто бубен сам заставляет. Будто сам бубен командует… А шаман? где шаман… кто здесь видит шамана?.. дым только, гарь, чёрная сажа на небе, и люди как будто погибли, все-все, Еохора там нет, в этой чёрной саже, его – точно – нет, а тот, кто есть, с тем не встретиться… кто же там есть… кто… Новый вопрос, по привычке, шаман даже не чувствует, как задаёт, может, не он задаёт, может, кто-то чужой, через него, кто-то неведомый, а шаман только слушает, собственный голос он только слушает. Слышит:
– Вот ещё день прошёл. Что же делает Маковый Лепесток? Ведь она должна что-то делать… Должна!
И вдруг прорвало. Где-то вдруг прорвало. Что-то заговорило, голосом девочки заговорило, так много слов, шаман даже не успевает усвоить, так много слов:
– Но-А… Где же Но-А… Маковому Лепестку нужен Но-А… Она умрёт без него. Ей нужен Но-А… Она должна родить ему сына… Она должна родить ему дочь… Где Но-А? Маковый Лепесток умрёт без Но-А. Никуда не пойдёт без Но-А. Умрёт без Но-А. Умрёт… Сейчас умрёт.
Шаман утратил контроль. Шаман сам будто в плену. Слышит только: «Но-А!» Что за имя «Но-А»? Кто такой этот Но-А? Что такое «Но-А»? Не понимает шаман. Растерялся. В бубен больше не бьёт. По кругу не ходит. На девочку глядит. А та опять повторяет: «Но-А». Умрёт без Но-А. Сейчас умрёт!
– Хватит, Маковый Лепесток, - просит Еохор. Без бубна просит, без четырёх кругов. – Хватит, дальше идём. Ещё один день пропускаем. Ещё два дня. Идём дальше!
Не получается. Шаман сам понимает, что не получается. Забыл он, как надо. Как правильно надо. Не слушает девочка. Не подчиняется. Глаза вдруг раскрыла. Глаза ошарашенные. Кричит:
– Нет! Маковый Лепесток никуда не пойдёт без Но-А! Ей нужен Но-А. Никуда не пойдёт без Но-А. Умрёт без Но-А. Умрёт!
Закрыла глаза. Дрожит крупной дрожью, в конвульсиях содрогается, кажется, впрямь умирает, кажется, вот-вот умрёт, а шаман… шаман только смотрит, как в ступоре, смотрит, забыл все слова, и про бубен забыл, и про всё. Про Но-А только, кажется, хочет узнать. Кто же этот Но-А и откуда? Хочет узнать, но не может спросить, всё забыл… и вдруг голос. Чужой. Как из-под земли… Из-за чума. Снаружи. Кричит:
– Дочка! Он уже близко. Они за горой. Мы скоро найдём их. Мы встретимся, дочка. Потерпи только чуть-чуть. Ещё потерпи! Мы найдём их! Мы встретимся! Мы будем вместе. Ещё потерпи!
Чужой голос смолк. Будто не было. Однако Маковый Лепесток шепчет в ответ: «Потерплю»… Перестала дрожать. Просыпается. И шаман вдруг очнулся. Вдруг понял: это Пёстрый Фазан там за чумом. Он привёл к нему дочку и вышел. Шаман, наверное, полагал, что тот вовсе ушёл. А тот был рядом. Оставался за чумом. Всё слышал. И вдруг вмешался. Вдруг спас. И дочку спас, и шамана. Молодец, Пёстрый Фазан. Какой молодец!
Сел Еохор на пол напротив девочки. Глядит ей в глаза, улыбнуться пытается. «Всё хорошо». Наверное, всё хорошо. Пока что всё хорошо. Далеко ещё до тех испытаний. Она их больше не помнит. Она проснулась уже. Она тут теперь. Она тут, живая. В шаманском чуме. И отец её рядом. За чумом. Снаружи.
Всё хорошо.
****
Казалось, он уже слышит звуки гудящего камня, голоса возбуждённых людей, дружный притоп танцующих ног. Но ему ещё оставалось идти больше четверти солнечной луки, потому, скорее всего, ему просто мерещилось.
Солнце стояло в полудне, и он мог убедиться, что сегодня оно в первый раз поднялось. Значит, в стойбище выпустят орла, а затем и впрямь будут танцы и всеобщее пиршество.
Вспомнив о пире, Режущий Бивень почувствовал острые приступы голода. Он не ел ничего уже много дней. Так полагается. Люди не хотят ничего есть, когда падает Старое Солнце, потому как степь в это время отравлена чарами смерти, но сегодняшним вечером они смогут накушаться вдоволь. И Режущий Бивень тоже примет участие в праздничной трапезе.
Он стал думать о том, какая еда будет жариться на кострах. Он разожжет свой отдельный костёр, кто-нибудь даст ему мяса, Львиный Хвост, Сосновый Корень, кто-нибудь ещё. Не станет же он в такой день лакомиться тёртой мамоной. Не станет, – Режущий Бивень не сомневался, что найдётся еда посвежее, мясо мамонтов давно уже приелось, этой ночью во все стороны должны были выйти отряды охотников, чтобы к полудню добыть свежей еды.
Режущий Бивень только подумал о том, что он не успел внести свою долю, как заметил в сухой траве какой-то странный бугор. Несомненно, это был зверь. Спящий зверь. Осёл. Наверное, ночью осла изрядно погоняли охотники, если он решился дремать при солнечном свете.
Как можно осторожнее Режущий Бивень снял с плеча Лук, затем мешок со стрелами. Он снял защитные кожухи с двух стрел. Одну из них сразу наложил на тетиву, другую зажал в зубах. И стал подкрадываться.
Наверное, он заметно отощал после стольких дней скитаний. Чуткие уши осла совершенно не слышали его лёгкой поступи, словно скользил он по воздуху над землёй. Он натянул тетиву, мысленно попросил стрелу жалить змеёй, а Луку напомнил, что тот – настоящий мужчина. И стрела полетела бесшумно. Тюкнула и впилась ослу в бок между рёбер. Проспал лентяй свою жизнь.
Осёл даже не сразу вскочил от укуса стрелы, так крепко он дремал. Поднялся на ноги как раз в тот момент, когда вторая стрела уже зависла в небе. Эта стрела воткнулась ему прямо в горло и вышла насквозь. Длинноухого повело в сторону, он сдавленно захрипел пробитым горлом и завалился.
Восхищённый своими стрелами и поразительной меткостью Лука, Режущий Бивень торопливо вернулся за оставленными в траве копьём и мешком. Когда он приблизился, осёл ещё дрыгал ногами в предсмертной судороге, и охотник укоротил его муки точным ударом копья.
А потом начались неприятности. Наверное, что-то он сделал не так. Подошёл не с той стороны, оскорбил павшего своей тенью. Душа осла мешала ему. Он отрезал у своей жертвы язык и ещё хотел забрать заднюю ногу, но сломал нож о хрящи, когда её отрезал. У него не имелось в мешке другого ножа, был только грубо оббитый кусок кремня. Он достал этот кусок, осмотрел и убедился в его нынешней непригодности. Чтобы изготовить из этого кремня новый нож, нужно было найти надлежащий каменный желвак для ударов, тогда бы он смог отщепить подходящую пластину. Он глянул вокруг, но, конечно, не заметил никаких камней под ногами, а вездесущая старая трава ему не годилась.
Он стал перерезать ослиную ногу копьём, простейшее дело, но, наверное, душа убитого никак не желала допустить его вовремя в стойбище, потому что внезапно сломался и наконечник копья. Будто гранитными были кости осла. Режущий Бивень сплюнул в сердцах и притопнул ногой. Разумеется, он не мог отступить от своего замысла. Одного языка ему было мало для пира. Он вытащил из мешка не отравленную стрелу, снял её костяной наконечник и стал резать им. Такой маленький и недостаточно прочный резак резал медленно, но каким-то чудом не сломался, и, наконец, ослиная нога отошла от туловища, как ей давно уже полагалось. Теперь Режущий Бивень мог взвалить её на плечо и шагать в стойбище.
