И вдруг в одном из углов аквариума он увидел ее. Охранники в это время отвлеклись, и он смог подойти и рассмотреть женщину вблизи, отделенный от нее лишь на толщину этой прозрачной стенки, о которую сейчас бешено билось его сердце. Это была несомненно она. Он узнал ее, несмотря на то, что длинные черные волосы плавали вокруг лица, словно предвестники мрака. Он смотрел на изящный профиль камеи и вспоминал недовольную гримаску, частенько украшавшую ее лицо при жизни, это строптивое выражение, когда она морщила нос и надувала губки, эту немного угрюмую мину, заставившую его почувствовать неистовый порыв желания, когда он впервые ее увидел: Люси представила ему свою подругу во время второй экспедиции в будущее, как раз перед тем, как они, возбужденные и радостные как дети, поднялись в «Хронотилус», чтобы присутствовать при триумфе капитана Шеклтона. И он вспомнил, какой он видел ее в последний раз в подвале: одетая в изысканное платье из зеленого шелка и еще не ведающая, что такого же цвета будет ее саван, она, встав на цыпочки, обнимала за шею своего мужа и шептала ему на ухо слова прощания, которые должны были остаться с ними навсегда, — последние слова, которые они сказали друг другу… И вот теперь она оказалась здесь, связанная с ребенком, которого зародил в ней незнакомый мужчина. Неизвестно было, сохраняет ли она в этой своеобразной спячке хотя бы остатки сознания, знает ли, где находится, думает ли о ребенке, которого не может обнять, или, возможно, о капитане, надеясь когда-нибудь вновь с ним увидеться. Ему было известно лишь то, что марсиане превратили ее в прекрасную наяду, чьи вечные муки приводили в действие машину. Было очевидно, что на этой стадии смерть могла означать для нее только освобождение.
Вечером, вернувшись в свою камеру, Чарльз понял, что не выдержит еще одного дня в недрах пирамиды. Поэтому он заставил себя взять в руку перо, хотя все последующие страницы оказывались усеянными каплями крови, которые чуть поблескивали зеленым и превращали торопливо написанные им слова в грязные неразборчивые пятна. Он сомневался, что тот, кто найдет дневник, сумеет хоть что-нибудь понять из его последних страниц, однако все равно продолжал писать, стараясь отвлечься от вопроса, терзавшего его всякий раз, как он делал перерыв, погружаясь в воспоминания: сказать или нет? Сказать отважному капитану Шеклтону, что он нашел его Клер?
ДНЕВНИК ЧАРЛЬЗА УИНСЛОУ
17 февраля 1900 года.
В течение долгих минут марсиане, возглавляемые стариком в брыжах, вели нас по бесчисленным галереям, пока мы не вышли к своего рода перекрестку, где сходилось несколько коридоров. Сбоку от него виднелась закрытая дверь, и священник направился к ней, не переставая любезно улыбаться нам. Он открыл дверь и пригласил нас внутрь. Мы вошли в просторную комнату, обставленную так, как на нашей планете обставляется кабинет: в ее центре, устланном мягким ковром, возвышался массивный письменный стол, заваленный папками и книгами, среди которых поблескивал острый нож для разрезания бумаг, лежавший рядом с глобусом на золоченом пьедестале и небольшой лампой; стены были увешаны картами земных материков, а в разных местах комнаты стояли кресла в стиле короля Якова, всякие столики и шкафы, набитые бумагами.
— Подождите, пожалуйста, здесь, — вежливо попросил наш проводник. — Он сейчас придет.
После этих слов старик с почтением посмотрел на писателя.
— Рад познакомиться с вами, мистер Уэллс, пусть даже при таких обстоятельствах, — произнес он благовоспитанным тоном. — Я большой почитатель вашего творчества.
Это признание поразило нас почти так же, как писателя, который, тем не менее, тут же оправился от неожиданности и со всей холодностью, на какую только был способен, заметил:
— В таком случае надеюсь, что, когда мои книги будут уничтожены вместе со всем остальным, это огорчит вас так же, как и меня.
Священник немного смутился и не сразу ответил.
— Да, это будет одна из тех вещей, о которых я буду особенно сожалеть, уверяю вас, — признался он наконец, сокрушенно покачивая головой. — Оплакивать утраченную красоту — очень человеческий обычай… Знаете ли вы, мистер Уэллс, что когда звезда погибает, ее свет продолжает распространяться в пространстве еще тысячи и тысячи лет? Вселенная долго помнит о своих утратах… но не оплакивает их. Потери тоже необходимы. Хотя я и буду оплакивать вас, когда вы исчезнете. Да, я буду оплакивать вас за все то прекрасное, что вы способны создавать, иногда неосознанно… — Он огорченно обвел глазами группу. — Мне очень жаль. Я сожалею, что не могу предложить вам иного утешения. Хорошего и справедливого утешения, какое пастырь предлагает своей пастве. Но я не могу… не могу. Все мы подчиняемся законам космоса.
Он грустно улыбнулся нам на прощанье и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь, словно перед этим уложил нас всех сонных в кроватки. Мы слышали, как он раздавал распоряжения, вероятно, тем, кто должен был нас охранять, но, сколько всего их было, мы не поняли.
— Полагаю, вы и не мечтали о столь эрудированных читателях, — пошутил Мюррей, когда мы остались одни.
Уэллс даже не улыбнулся в ответ, да, по правде говоря, никто из нас не откликнулся на шутку. Вместо этого все мы, словно сговорившись заранее, глубоко вдохнули в себя воздух, как будто проверяли объем своих легких, а затем одновременно выпустили его, и получился один коллективный вздох. Это, несомненно, свидетельствовало о том, что мы внезапно осознали всю тяжесть ситуации, в которую попали. И любой читатель легко поймет, что мы уже считали наше положение безнадежным: мы были заперты в комнате и ждали появления марсианина, который, похоже, руководил вторжением, и все относились к нему с сугубой почтительностью, едва ли не с благоговением. Мы не знали, зачем он хочет нас видеть, но понимали, что находимся в его власти. Как он будет выглядеть? — подумал я, вспомнив расплывчатые описания марсиан, сделанные моими товарищами. Но тут же понял, что любая попытка представить себе его внешность — пустое занятие, так как он наверняка явится перед нами в земном обличье, особенно если его цель — вступить с нами в контакт. И, наверное, пришла пора признать один факт: то, что все марсиане сновали вокруг нас в человеческой оболочке, сильно мешало мне испытывать по отношению к ним страх, чего они, несомненно, заслуживали. Укрывшиеся под личиной обычных людей, эти инопланетные существа казались мне такими же привычными, как кабинет, где царил невинный бюрократический дух, хотя, похоже, именно отсюда осуществлялось руководство вторжением. Таким образом, мое хладнокровие объяснялось скорее отсутствием воображения, нежели избытком смелости. Я страстно желал увидеть марсианина в его истинном виде, потому что, каким бы странным это ни показалось читателю, мне нужно было его бояться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
