Вот, прежде всего, Непир получает (сейчас же после Бомарзунда) письмо от первого лорда адмиралтейства, другими словами, от британского правительства. Сэр Джемс Грэхем пишет 25 августа в ответ на извещение о взятии крепости. Он сверх меры доволен тем, что Непир ничем из английских сил не пожертвовал, а предоставил исключительно французам всю неприятную сторону дела: никогда не следует обращать внимание на крикунов, вопящих, будто постыдно стоять в стороне, когда другой делает нужное тебе дело. Напротив: «Было бы жалким отсутствием твердости, если бы вы уступили воплям и рискнули бы вашими кораблями и пожертвовали многими драгоценными жизнями в попытке морскими силами разрушить укрепления, которые непременно должны были пасть при нападении с суши». Итак, Непир поступил превосходно и когда четыре месяца ничего не предпринимал, дожидаясь французов, и когда, дождавшись их, продолжал и пятый месяц ничего не делать и лишь с сочувствием наблюдать, как прибывшие французы берут Бомарзунд. Но как же быть теперь? Как повлиять все-таки на Швецию? Сэр Джемс Грэхем находит, что хорошо бы теперь взять, например, еще Або или Ревель. И Непир тоже находит, что это всего более удобно сделать теперь же, пока еще генерал Барагэ д'Илье со своими французами не уехал во Францию. Но в Ревеле большой гарнизон, нападение на Або — легче. Первый лорд адмиралтейства настойчиво всегда рекомендовал (в ряде писем) Непиру соблюдать величайшую сердечность (the greatest cordiality) в его отношениях с адмиралом французской эскадры Парсевалем и генералом Барагэ д'Илье. И вот Непир с величайшей сердечностью предлагает Барагэ д'Илье взять город Або. Но французскому генералу и Бомарзунда было совершенно достаточно. «Адмирал (пишет о себе Непир. — Е.Т.) считал возможным напасть на Або и предложил эту экспедицию своим французским коллегам, которые не одобрили ее. Генерал Барагэ д'Илье не был расположен рисковать своими войсками в это время года». И Непир сообщил сэру Джемсу Грэхему, что на этот раз — не вышло, француз не хочет. А что касается тревожных напоминаний первого лорда адмиралтейства о необходимости быть как можно любезнее с союзниками, то Непир с некоторой досадой ответил раз навсегда: «не беспокойтесь относительно моих французских коллег. Я прекрасно знаю опасность каких бы то ни было несогласий (the danger of any disagreement)». Никаких несогласий насчет Або и не могло дальше проявиться: Непир ведь сам-то вовсе и не предлагал серьезно атаковать Або. Он ограничился бомбардировкой гавани и укреплений.
Согласно приказу Наполеона III французские войска, докончив разрушение взятых бомарзундских укреплений, отбыли на транспортных судах во Францию 4 сентября; вся остальная французская эскадра стала постепенно возвращаться в Шербург, начиная с 17 сентября.
Вскоре затем началось постепенное возвращение и английских судов. Часть ушла в Англию, часть в Нарген и в Киль. Балтийская кампания 1854 г. кончилась.
Не могу удержаться, чтобы не привести здесь следующий факт, любезно сообщенный мне знатоком русской военно-морской истории капитаном 1-го ранга и профессором военно-морской академии С.Ф. Юрьевым. Как известно, в ночь с 17 на 18 августа 1919 г. восемь торпедных катеров произвели на гавани Кронштадта торпедную атаку, окончившуюся, при всей ее тактической лихости и смелости, бесславным результатом, о котором горестно поведал выловленный из воды английский лейтенант, оказавшийся внуком адмирала Непира. «Я оказался таким же неудачником, как и мой дед, мы оба так Кронштадта и не увидели», — заявил лейтенант.
Итак, к осени англичане и французы ушли из Балтики.
Но в сентябре 1854 г. никто уже ни в Англии, ни во Франции, ни в России не думал о Балтике и не только потому, что союзные эскадры ушли из русских вод и что надвигалась зима: начиналась грандиозная историческая трагедия на южном берегу Крыма, и она сразу все собой заслонила и для России и для Европы.
Но раньше, чем обратимся к этому южному театру войны, подведем некоторые итоги тому, что в основном выясняет нам документация, касающаяся первой Балтийской кампании союзников.
Конечно, по существу Чарльз Непир совершенно прав, когда говорит, что если союзникам угодно было нанести России в самом деле серьезный, сокрушающий удар, то необходимо было сделать главным театром военных действий не Черное море, а Балтийское, послать «великолепную эскадру» с «прекрасным» экипажем не к Севастополю, а к Свеаборгу и Кронштадту, угрожать Петербургу. Если же это не было сделано, то зачем было посылать его, Непира, с небольшой флотилией, где матросы были набраны с бору да с сосенки, не было обученных мичманов (а это душа экипажа), были неопытные офицеры, не было первоклассной артиллерии, не было ни одной мортиры?
Свеаборг и Кронштадт были абсолютно недоступны для покушений со стороны английской эскадры в тот момент, и это твердо знал не только Непир, но и первый лорд адмиралтейства Джемс Грэхем, т. е., другими словами, знал и премьер Эбердин, знали и Пальмерстон, министр внутренних дел, и Кларендон, министр иностранных дел кабинета лорда Эбердина.
Дело обстояло сложнее, чем это казалось Непиру, и тогда, когда он бесцельно плавал весной и летом взад и вперед по Финскому и Ботническому заливам, ловя финские лайбы с рыбой, и тогда, когда смотрел, как французы бомбардируют Бомарзунд, и даже тогда, когда, пылая против адмиралтейства и кабинета местью и обидой, печатал в 1857 г. свои документы. Он не доводит своих рассуждений до логического конца. Да, англичанам важно было разрушить Свеаборг и Кронштадт, бомбардировать Петербург, пустить ко дну Балтийский русский флот, который был гораздо сильнее русского Черноморского флота. Но сделать это можно было бы при наличии не только сильнейших английских эскадр, но и при непременном участии огромной сухопутной армии. А дать таковую мог только Наполеон III, который ее имел, но не хотел пустить в ход в Прибалтике. В том-то была слабая сторона могущественной коалиции, что союзники имели разные цели, не вполне доверяли друг другу и не переставали одним глазком внимательно поглядывать друг на друга в течение всей войны.
То, что произошло при окончательной развязке, в дни парижских мирных конференций в феврале и марте 1856 г., не свалилось с неба неожиданно, а подготовлялось в течение всей этой долгой войны. Не везде отношения между союзниками приобретали такой характер, как в Константинополе в конце 1853 г. и в первые месяцы 1854 г., когда Наполеон III сказал английскому послу лорду Каули, что мы с вами в Париже в союзе, а в Константинополе — воюем, но линия поведения французской дипломатии в очень многих местах не совпадала с английской линией. Пальмерстон, вдохновлявший министра иностранных дел Кларендона, мечтал об отторжении Финляндии от России, об оккупации Прибалтики, о срытии кронштадских укреплений, — а Наполеон III ни о чем подобном не думал, так как это нужно было вовсе не ему, а именно только англичанам. Длительное ослабление России вовсе не входило в число основных целей французского императора именно потому, почему это входило в цели Пальмерстона и находившейся под его влиянием части эбердиновского кабинета. Каково с Пальмерстоном иметь дело в тех случаях, если его не сдерживает страх перед Россией, это французская дипломатия знала очень хорошо на основании долгого опыта 30-х и 40-х годов. И с того момента, когда англичане вошли в конце марта в Балтийское море и не только не застали там французской армады с готовым большим десантом, но затем месяцы тщетно поджидали французов, было ясно, что Балтийская кампания 1854 г. проиграна еще даже до начала самой игры. Так как для французских успехов в готовящейся Крымской экспедиции было очень важно отвлечь русские силы с юга или, точнее, не позволить Николаю перебросить в Крым огромную армию, охранявшую прибалтийские берега и столицу, то французский штаб счел целесообразным нанести короткий удар на севере, напугать русских выступлением Швеции, и генералу Барагэ д'Илье было ведено съездить в Балтийское море, произвести наиболее быстро и легко осуществимый эффект и вернуться сейчас же обратно. Да и отправлен он был только в июле, когда Наполеон III убедился, что англичане даже и такого сравнительно несложного дела ни за что сами не сделают, а будут еще хоть целый год праздно качаться на балтийских волнах и неустанно жаловаться на предосудительное обилие шхер, мешающее флоту ее величества проявить свою удаль.
Не забудем, что Наполеон III был отлично осведомлен также о том, что наименее популярны во Франции именно такие операции французских войск и флотов, которые явно диктуются только английскими интересами. А к таким именно операциям и могла быть отнесена всякая попытка большой войны в Прибалтике с неизбежными обширными военными предприятиями на суше, где заведомо англичане могут подать лишь минимальную, «символическую» помощь. В самой Франции печать была скована цензурой, но уже неподалеку, например в Брюсселе, выходили написанные французами брошюры, где Наполеон III мог прочесть, например, следующее: «Вот племянник победителя под Пирамидами и под Абукиром, превращенный в наемника на жалованье у Англии! Будут денежные награды французским генералам, которые наилучше будут защищать британские интересы. Манчестерский ситец покажет свою признательность. Итак, вперед, солдаты! И да охранит господь бог белье, выделываемое в Великобритании, и ее товары!»[691]
