И пускай на самой легкой волне мой "Архангельск" стонет как в урагане и весь набор вместе с досками палубы и бортов то жалобно скрипит словно барк сплетен из прутьев, как корзина, да и течет также; то трещит, будто огромный костер из самых сухих сучьев. Я Командир! Первый после Бога!
…Барк наклоняется вбок медленно-медленно, а гордый его бушприт встает все круче и круче. Бортовой крен еще продолжается, а нос уже соскальзывает с дальнего края волны, вспенивая воду; бушприт начинает двигаться по дуге вниз, и корабль тяжеловесно возвращался в горизонтальное положение. Тут ветер наклоняет его, и тотчас же волна, уходя, поднимает корму, нос опускается, с тяжелым достоинством завершая движение и под высоким бущпритом взвивается фонтан брызг, а в нем на мгновение возникает радуга.. Крен на корму, на борт, подъем, крен на другой борт; чудесно завораживающий ритм. Как несущийся скакун или танцующая красавица. Несколько ослепительно белых облаков плывут по небу, меж ними светит животворное солнце, отражаясь в бесчисленных гранях лазурного моря. Благословенные секунды, когда можно стоять на качающейся палубе, предаваясь вольному полету мыслей."
Эти строки, адресованные Владимиру Ивановичу Далю, принадлежат другому поэту Ефиму Петровичу Зайцевскому, который в чине лейтенанта командовал "Архангельском" и грозился вздёрнуть на рее своего "собрата по литературному цеху" штаб-ротмистра Щастного.
Надеюсь я не очень шокирую читателей, сообщая, что в том году в Америку прибыл ещё один поэт, также офицер, штаб-ротмистр Митавского полка Александр Альдарионович Шишков. Будучи персоной привилегированной, он плыл на новом, построенном в 1823г. "Смоленске". Рано оставшийся сиротой, Александр воспитывался в доме дяди, адмирала Александра Семеновича Шишкова. Обладая несомненными талантами,(отмеченными Пушкиным в поэтическом послании "Шишкову") он прославился взбалмошностью, "кутила и бретер" за три года сменил 4 кавалеристских полка и был сослан в Одесский пехотный. Не даром в том же послании Александр Сергеевич характеризует его, как поэта-эпикуреца и политического вольнодумца. В Одессе женился на дочери отставного поручика Твердовского, похитив её у родителей. И обеспокоенный адмирал, как раз назначенный министром народного просвещения, добился перевода племянника, чтобы отправить молодоженов подальше от сплетен.
К сожалению ни Щастный, ни Зайцевский, ни Шишков не оставили значительного следа в Руско-Американской литературе. Последний, так и вовсе не успел ничего написать. В Новороссийске его ждал приказ об аресте. При расследовании по делу о 14 декабря, в III отделение попали его волнодумные стихи, которые, как например "Когда мятежные народы…" или "Ротчеву"*(5), прямо направленные против правительства.
Зайцевский провёл в колониях почти пол года, написал несколько стихов:
Забуду ли тебя, страна очарований!
Где дикой стороной пленялся юный ум,
Где сердце, силою пленительных мечтаний,
Узнало первые порывысмелых дум,
И в дань несло восторг живейших удивлений!
Волшебный край! Приют цветов!
Страна весны и вдохновений!…
И, по утверждению Баратынского, вступил в творческое состязание с Пушкиным, назвав поэму "Американская Таврида"*(6):
Земли улыбка, радость неба,
Рай океанских берегов,
Где луч благотворящий Феба,
Льет изобилие плодов,
Где вместе с розою весенней
Румянец осени горит,
Тебе - край светлых впечатлений,
Свет Новый - песнь моя гремит!…
Щастный же, проведя в колониях более двух лет не написал ничего. Муза его в "ненавистной Америке" молчала и лишь доносы и прошения об отставке выходили из под пера:
"Обязавшись поставить коней уставного росту и шерсти управляющие устав нарушили и драгуны наши восседают на мелких, без двух и трех вершков, разномастых лошадях и в галопе шпорами задевают землю…
Между тем - как начальство колоний не занимаясь распоряжениями в доставлении хлеба, инструментов, скота и прочего, для разведения хлебопашества и скотоводства и не было сделано еще и порядочного начала к землепашеству, и во все сие время выстроено только солдатами три дома, да и те более для компанейских нужд…
Испрошенная на семенной хлеб, земледельческие орудия и прочее, сумма 44,349-ть рублей - почти вся уже издержана; но ни малейшего успеха в хлебопашестве по сие время нет и ожидать никогда нельзя…
Солдаты упражняясь в разъездах с компанейскими товарами по острожкам, в переходах из места в место и перевозке всяких грузов, в ловле рыбы и прочих невоенных упражнениях, получая еще за то от казны плату, доведены до того, что они не сделавшись крестьянами, забыли вовсе службу, даже и самая одежда воинская кажется им необыкновенною, потому что носят платье партикулярное…
Принадлежавший нижним чинам провиант выписывается в расход и продается частным лицам, чрез посредство прикащиков Российско-Американской К(омпании). Сие казнокрадство и грабительство скрывается книгами и счетами с фальшивыми росписками… Управляющий Хлебников продавал казенный порох компании, которая сбывала его туземцам по баснословно высоким ценам, нарушая тем закон…"
Четвёртый поэт оказался более плодовит (хотя следовало назвать его 1-м, ибо горный инжинер и маркшейдер в службе РАК Александр Павлович Крюков прибыл в Америку раньше всех поэтов "чистяковского набора", через Охотск, осенью 1825г.) Выписанный в колонии, чтобы: расширить производство меди на Сланском заводе, отыскать нужный для торговли в Китае нефрит и помочь дружественному калифорнийскому правительству дона Луиса Аргуэльо в добыче серебра, Александр Павлович в этих начинаниях не преуспел. Новых месторождений меди не обнаружил; нефрит на реке Кутчои в Монтерее нашёл, но тёмный, китайцами нелюбимый; а серебрянные калифорнийские руды, не смотря на утверждение Завалишина, оказались пустыми. Зато Крюков заложил фундамент для чёрной металлургии, обнаружив железную руду в Нимпкиш и каменный уголь в Сненеймукс.
Кроме того он интересовался фолклором, бытом и историей индейцев и стал автором нескольких этнографических очерков: "Орегонская фактория", "Рыбные ловы на Виламетских водопадах". А после поездки в Калифрнию, где ещё год назад, во время восстания, пылали миссии - "Индейский набег". Написал он также роман "Катрай-Тоен" и "индейскую" поэму-балладу "Сакваджа". Впрочем в стихотворной форме Александр Павлович был менее успешен и сам с юмором относился к своим поэтическим изыскам:
Таланта скромный обожатель,
Я не поэт, а подражатель;
Мой не блистателен венок;
Но подражанье - не порок!…
Однако Кюхельбекер называл его "небесталанным подражателем Пушкину" и, очевидно, справедливо, ведь именно Крюкову приписывали современники некоторые анонимные пушкинские эпиграммы.
Внезапная и ранняя смерть скосила этот значительный, но не успевший окрепнуть поэтический талант. А посвящённое Байрону "Сравнение с Орегоном" вполне подходит и автору:
Все одолев, поток надменный -
Подобье бури и войны -
Волной гремящею и пенной
Слетает в бездну с крутизны.
С какой отвагой волны злые
Крушат оковы берегов!
Трещат лишь камни вековые
Да корни мшистые дубов!
Так ты, ничем неукротимый,
Презревший свет и гневный рок,
Сердечной бурею гонимый,
Стезею жизненной протек.
Кумир веков - оковы мнений,
Неверный счастию призрак,-
Все пренебрег ты, гордый гений!-
И гордо пал в могильный мрак!
Последний из поэтов "чистяковского набора" прибыл в Америку по доносам первого - Щастного. Так-как штаб-ротмистр делал упор на экономические нарушения, для ревизии в 1828г. был прислан чиновник Экспедиции государственных доходов Василий Николаевич Григорьев, не смотря на молодость имевшего репутацию авторитетного знатока экономики и статистики. Правда старшим в комиссии числился подполковник Броневский, но курировало её министерство финансов, да и отчёт императору подавало оно же.*(7)
К прибытию комиссии самого возмутителя спокойствия в колониях уже небыло. Получив, при годовой атестации, в формулярный список нелестную оценку: "…по службе веде сябя посредственно, требует побуждения и в хозяйстве нерачителен", он вышел в отставку "по домашним обстоятельствам".
Проверка прошла успешно и члены комиссии опровергли в своём отчёте почти все обвинения в адрес Компании и полкового начальства.
С конским составом и строевой подготовкой в полку проблем не возникло. Большой знаток лошадей, Дмитрий Богданович Броневский писал: "Кони сии местной породы ламтов хоть и несколько менее уставного росту - 2 аршина и редко с вершком, по всем остальным статям отменны и годятся хоть под офицерское седло. …Отличается, быстротою, выносливостью, послушанием и силою, что делает ее чрезвычайно пригодною для воинской службы. …Способность их на длинные пробеги весьма значительна… Выездка также отменная, не смотря что все кони только год как стали под седло, так что сей полк вполне достоин быть на Высочайшем смотре… Построения и передвижения повзводно и эскадронно отменны… так же производство атак в сомкнутом строю, с выездом фланкеров, в россыпном строю. Эскадрон представлялся с алюрами уравновешенными и с траверсами (боковые движения) и галопом исполняемыми с отменным соблюдением дистанций… достигая высокой степени боевого образования."
