Симэнь Цин в темном халате с поясом прошел от дома на внушительное расстояние, чтобы приветствовать гостей. У дома они под музыку и барабанный бой вышли из паланкинов и проследовали в ворота.
Цензор и инспектор были в ярко-красных расшитых халатах с наперсниками, изображавшими чудищ-сечжи,[685] в черных креповых шапках и черных туфлях.[686] Их украшали пояса цвета журавлиной маковки. Сзади их обмахивали огромными опахалами.
За высоко поднятыми бамбуковыми занавесами и парчовыми экранами посреди огромной залы стояли два изысканно сервированных больших стола, ломившиеся от редких яств, пирожных и сладостей.
Уступая друг другу дорогу, гости вошли в залу и обменялись с хозяином положенными приветствиями. Инспектор Цай велел слугам принести подарки: два куска хучжоуского шелка, собрание сочинений, четыре пакетика молодого чаю, тушечницу и дуаньсийский камень.[687]
Смущенный цензор Сун протянул лишь красную визитную карточку, на которой было начертано: «С нижайшим поклоном от Сун Цяоняня».
— Давно мне известно ваше славное имя, — говорил он, обращаясь к хозяину. — Но я впервые в ваших краях и потому прошу покорно меня простить, что ничем не могу выразить вам мою самую глубокую признательность. Я б не посмел вас тревожить, если бы меня не пригласил брат Цай вместе с ним засвидетельствовать вам свое почтение. Но тогда я бы лишился огромного удовольствия вас лицезреть и с вами общаться.
Симэнь поспешил низко поклониться цензору.
— Ваш покорный слуга всего лишь простой солдат, готовый выполнить любой ваш приказ, — отвечал он. — Ваш визит осчастливил меня. Вы озарили мою хижину светом славы.
Симэнь встал на колени и отвесил земной поклон. Всем своим обликом он выражал благоговейную покорность. Цензор Сун тоже отвесил ему поклон. После церемоний инспектор Цай уступил Суну место слева, сам сел справа. Симэнь со скромно опущенной головой сел с ними за компанию.
После чая снизу до пирующих донеслись дивные звуки свирелей, потом удары в барабан. Симэнь поднес гостям вино и распорядился, чтобы подавали блюда. Нет возможности перечислить все яства и деликатесы. Аппетитно дымились всевозможные супы и отвары, золотом искрилось в кубках вино. Было тут и обилие кушаний и вин, было и чем усладить взор и слух.
Симэнь, зная, как много сопровождающих лиц прибыло с гостями, приказал устроить им угощение внизу. Их разместили за двумя длинными столами, которые специально на сей случай смастерили. На каждом столе разместили по пятьдесят кувшинов вина, по пятьсот блюд с закусками и сладостями и сто цзиней мяса. Приближенных слуг, секретарей и привратников угощали отдельно, во флигеле, но рассказывать об этом нет необходимости. На один этот пир Симэнь истратил добрую тысячу лянов серебра.
Цензор Сун Пань, уроженец Наньчана, что в Цзянси, был человек непоседливый и суетливый. Посидел он немного за столом, дослушал до конца первый акт представления и стал откланиваться. Симэнь долго упрашивал его остаться.
— Посидите же еще немного, брат, если не ждут дела, — поддержал хозяина инспектор Цай. — К чему так торопиться?
— Вы, брат, оставайтесь, — говорил Сун, — а мне еще в управлении побывать надо. Дела кой-какие есть.
Симэнь распорядился, чтобы все, что было на столе, вместе с золотыми и серебряными чарками и посудой, уложили в коробы. Их оказалось целых два десятка, и слугам велено было отнести их цензору Суну. Там было все для сервировки стола — два жбана вина, две бараньих туши, две пары веток золотых цветов тонкой ювелирной работы, пара золотых подносов, два серебряных кувшина, десяток серебряных кубков, два серебряных блюда и пара палочек из слоновой кости, а также два куска красного атласа. Точно такой же набор с перечнем даров был отправлен и соляному инспектору Цаю.
— Не смею я принять столь щедрые дары, — говорил Сун, поглядывая на Цая.
— Принятие подношений входит в круг деятельности цензора, — заметил Цай. — Так что вы вполне вправе принять эти дары, брат. Я — другое дело. Я не могу на это решиться.
— Ну какие это подарки! — воскликнул Симэнь. — Всего-навсего посуда, необходимая, чтобы пропустить чарку вина, не более. Примите, прошу вас.
Пока гости из вежливости отказывались, слуги Симэня, нагруженные подарками, вышли уже за ворота. Цензору Суну пришлось в конце концов приказать сопровождающим принять перечень подношений.
— Прямо-таки не знаю, как мне и благодарить вас! — говорил Сун. — Я впервые имею удовольствие с вами встречаться, а вы соизволили устроить столь пышный прием и так щедро меня одарить. Почту за долг сделать все, чтобы вознаградить вас за столь высокую честь, мне оказанную. — Сун обернулся к Цаю. — Вы, брат, останетесь, а мне разрешите откланяться.
Цензор простился и вышел. Симэнь хотел проводить гостя далеко за ворота, но тот решительно запротестовал и упросил вернуться к столу. Он сел в паланкин и, махая рукой, отбыл в управление, а Симэнь вернулся к инспектору Цаю. Они сняли пояса и шапки. Потом хозяин провел гостя в крытую галерею. Музыкантов отпустили. Остались только актеры. Симэнь велел слугам накрыть стол. Вскоре снова появились яства и фрукты. Пир продолжался.
— Позвав с собою брата Суна, я — прошу меня простить — преступил этикет, — обратился Цай к хозяину. — Вы же не только нас угощаете, но еще и одариваете с великою щедростью. Мне, право, неловко принимать ваши дары.
— Какие же это дары! — успокаивал его Симэнь, улыбаясь. — Так, мелочь. Всего-навсего выражение моего почтения. Будьте добры, скажите мне прозвание господина Суна.
— Его прозвание Сунъюань, что значит Родник в соснах, — отвечал Цай. — Он никак не решался нанести вам визит. Но я его заверил: Сыцюань,[688] мол, человек щедрый и радушный, с его превосходительством знаком. Тогда только он, наконец, осмелился прибыть к вам. Ему известно также, что вы в близких отношениях с Юньфэном.
— Это сват Чжай, наверно, поставил его в известность, — заметил Симэнь. — Господин Сун мне показался как будто с Луны свалившимся.
— Он, правда, родом издалека, из Цзянси, но ничего странного я в нем не замечал, — говорил Цай. — Просто он с вами встречается в первый раз, вот и некоторая натянутость.
Оба засмеялись.
— Сегодня уже поздно, и я прошу вас, ваше сиятельство, не утруждать себя возвращением на корабль, — предложил Симэнь.
— Но завтра рано утром мы отчаливаем.
— Не откажите в любезности, заночуйте у меня, — предложил Симэнь. — А завтра утром я устроил бы вам загородные проводы.
— Сердечно тронут вашим гостеприимством, — отозвался Цай и отпустил сопровождающих. — Утром придете.
Все удалились, кроме двоих доверенных слуг.
Симэнь вышел из-за стола, подозвал Дайаня и зашептал ему на ухо:
— Ступай позови Дун Цзяоэр и Хань Цзиньчуань. Найми носилки. Да проведи задним ходом, чтобы никто не видал.
Дайань побежал выполнять распоряжение, а Симэнь вернулся к гостю. Они продолжали пировать, а актеры из хайяньской труппы услаждали их пением.
— Долго вы гостили в родительском доме, ваше сиятельство? — спросил Симэнь. — Как здоровье вашей матушки?
— Благодарю вас, матушка жива и здорова, — отвечал гость. — Незаметно прожил целых полгода. А когда прибыл ко Двору, выяснилось, что Цао Хэ подал на нас обвинительный доклад, и мы, вместе державшие императорский экзамен, предстали перед коллегией ученых-историков, после чего всех нас, четырнадцать человек, отправили служить в провинцию. Так я попал в цензорат и был назначен соляным инспектором области Хуай, а брата Суна поставили цензором в ваших краях. Он тоже из числа облагодетельствованных его превосходительством Цаем.
— А где теперь его сиятельство Ань? — поинтересовался Симэнь.
— Ань Фэншань[689] получил повышение. Он теперь начальник Ведомства работ. Отбыл в Цзинчжоу распорядиться насчет перевозок императорского строевого леса. Должен вот-вот вернуться.
Симэнь позвал актеров и велел им поднести пирующим вино.
— Спойте-ка нам на мотив «Гордость рыбака», — распорядился Цай.
Актеры хлопнули в ладони и запели:
После разлуки ни весточки не получала,Как от тебя излечусь?!Волны уносятся вдаль от морского причала,Писем не носит мне гусь.Где мой бессмертный красавец — вознесся в Трехгорье,[690]Персиком сказочным сыт.Феникс ласкает его, моё нежное горе,Рыба рогатая спит.Мне не достать до Пэнлая, юдоль моя скорбна.Горы бессмертных, вы где?Ивовый пух разметался под вихрями скорый,Иволга плачет в гнезде.
На мотив «Креповое черное платье»:
Вкруг меня хризантемы желты.Почему Юаньмин[691] не глядит на цветы?В ожиданьи глаза проглядела я.Не понятен с тобою разлад.Неужели любимый терзать меня рад?От кручины лицом стала белая.Я от горя как будто пьяна,Слез солёных морская волна.Все брожу вдоль дороги, несмелая.Так душисты ланиты ее, будто слив лепестки,Так нежны ее пальчики, словно бамбука ростки,Так изогнуты брови — как дымчатой ивы листки.Как весеннего моря волна её блещут глаза.И черней воронова крыла оплетает коса,А на сетке златой голубая горит бирюза.Черепаховый серпик луны служит шпилькою ей,Нежной кожи отливы предутренней зорьки алей,В целом мире не сыщешь красы для поклонников злей.Бьют вечернюю стражу — свиданья намеченный срок.И запел в золотом терему серебристый рожок.Перекрестья подушек — изысканных ласк кружева.Бесконечно струящимся был наших радостей шёлк,Но оборваны нити и пряжу нарушил дружок.Я одна. Утопили солёный лужи кровать.В мятом платье лежу, полинял золотистый подол,Мне ни яви, ни сна, и придется в сиротстве подолгуВ ядовитых каскадах до старости вплавь доживать.Вспоминаю деньки, что мы были вдвоем.А теперь чьими ласками ты упоен?Из несчастного сердца рождается стон.Мы кружили цветных мотыльков веселей,Были чувства бездоннее синих морей,Были выше хребтов, ураганов сильней!Но сменилась луна и ушёл человек.Для живущих губителен времени бег.Узы порваны. Чувства не рвутся вовек.
Вошел Дайань и попросил Симэня на пару слов.
