Сенька и ждал, постепенно наливаясь дикой, необузданной злобой. На немцев, на советы, на людей. Даже на своих корешей. Никому нельзя верить, никому доверять. Рассчитывать только на себя. И драться за кусок до последнего.
Невесела участь предателя, нелегка. Нигде не найти ему приюта. Никто не любит изменников. Даже немцы…
По списку следовало отобрать для отправки пятнадцать человек в возрасте от четырнадцати до тридцати лет. В основном, это были подростки и молодые женщины. Мужчин в селе давно нет. Кто в армии, кто в партизанах.
Сенька заранее знал, что в Залескино не наберет нужное количество, и загодя отправил десяток человек в соседнее село. Хрункелю не все равно, откуда рабочая сила?
Остальных следовало отправить в райцентр. Хмырь точно не знал, но слышал, что гестапо решило ликвидировать деревню, потому что та была близко к лесу и почти не контролировалась. А это значит, что она наверняка помогает партизанам.
В планах немцев на это лето было полное уничтожение партизан не только в районе, но и в области в целом. В области две крупные железнодорожные станции и от их бесперебойного функционирования зависит график поставок на фронт. Нельзя позволять партизанам срывать стратегические замыслы немецкого командования…
После подсчета Сенька насчитал в деревне сорок семь человек. Двенадцать шли по списку, остальных надо гнать в Новодолгино. 3аранее представляя себе, сколько времени уйдет, пока толпа доползет до места, Хмырь кривил губы и вполголоса матерился.
Причем надо гнать через соседнее село. Туда собиралась приехать команда из гестапо, проводить предварительный отбор подозреваемых в связях с партизанами. Тех увезут сразу. Остальных — гнать пешком.
С гестапо Хмырь связываться не хотел ни при каких обстоятельствах. Слишком легко из союзника стать арестантом. Но приказ есть приказ.
Как и следовало ожидать, добровольно уходить из дома не хотел. И незваных гостей встречали крик, причитая, плач и вой. Бабский. Мальчишки лет двенадцати — четырнадцати молчали и смотрели на полицаев с нескрываемой ненавистью.
Приходилось действовать силой. Прикладам и пинками вышвыривать на улицу, гнать по дороге к месту сбора, присматривая, чтобы никто не ускользнул. И так в каждом доме. Неудивительно, что через полчаса подобной работенки полицаи озверели и уже не разбирали, кого бить — старуху, пацана или бабу.
Ту ясноглазую девицу Хмырь заметил сразу, когда толпа усилиями полицаев была выставлена на дороге. Стройная, с длинной косой, высокой грудью и плавной походкой, она привлекала к себе внимание даже в наряде старухи. Наверное, специально вырядилась, чтобы не заметили.
Но Хмырь заметил и теперь шел сбоку от нее, поглядывая на гордый профиль и прикидывая, как бы оставить дивчину себе. Его прежняя любовница — Настька, окончательно спилась и больше походила на высохшую каргу, чем на женщину. А Хмырь баб любил и долго без них не мог.
Следовало только скрыть от Хрункеля этот факт и задобрить своих гавриков, чтобы держали языки за зубами. Вот Сенька и соображал, не обращая внимания на крики и плач, висевший в воздухе. Не впервой…
Бронетранспортер он заметил только после того, как его окликнул помощник Коля Хват. Машина незнакомой модели вырулила из-за крайнего дома и встала на дороге, перегородив толпе путь. Сенька разглядел на бортах кресты и пулемет на турели.
Из машины не спеша вышли четверо немцев в форме гестапо.
«Мать моя! Явились! Неужели решил здесь провести фильтрацию?» Сеньку прошиб холодный пот. Слишком уж страшно выглядели гестаповцы. И где таких откопали? Огромные, широкие, лица как на подбор мрачные. Больше подходящие громилам, чем офицерам гестапо.
Немцы подошли ближе, с интересом разглядывая полицаев и жителей. Те, кстати, тоже притихли. Испугались. Да и как таких не пугаться. Головорезы.
Почувствовали себя не уютно и остальные полицаи. О гестапо ходило слишком много слухов, чтобы сохранят спокойствие поблизости от них.
— Was mashen sie hier? — спросил старший — высокий, коротко стриженный брюнет. Он небрежно цедил слова, словно делал одолжение.
Сенька почувствовал, как потек холодок между лопатками и как враз пересох язык. По-немецки он знал несколько слов: хайль Гитлер, Сталин капут, яволь, найн, я. Его подручные — и того меньше. И что говорить, не знал.
— Каспадин штурмбанфюрер спрашивайт, — на ломаном русском перевел стоящий справа от начальника гестаповец. — Что ви делать?
— А-а… — Сенька едва выговаривал слова. — Мы это… по приказу коменданта проводим отбор из местного населения для отправки в Германию. Арбайтен.
Сенька на пределе возможного вспомнил еще одно слово и покрылся испариной. Черт побери, этих гестаповцев! Заставляют трепетать его — вора!
— O! Ich ferstee…[14] — дернул краем губ штурмбанфюрер. И закатил длинную фразу. Переводчик поучительно выслушал и перевел.
— Каспадин штурмбанфюрер хочьет знать, что еще приказаль комендант?
— Еще? Остальных отвести в село Портягино. Там они должны быть допрошены сотрудниками гестапо. А потом все вести в Новодолгино.
Позади в толпе послышались крики. Люди все слышали и заранее оплакивали свою судьбу. Ничего хорошего не ждали.
— Наверное, мы должны отвести всех к вам, да? Переводчик зашептал на ухо штурмбанфюреру, тот согласно закивал, опять что-то сказал.
— Кто должен проводить допрос?
— Э-эти… ваши… с города. Я толком не знаю.
— Они сейчас в Портягино? — по собственной инициативе задал вопрос переводчик. Акцента в его голосе стало заметно меньше.
— Д-да…
Гестаповцы смотрели на полицаев, на толпу и что-то обдумывали. Потом двое обошли толпу и встали в позади полицаев. Те чувствовали себя все более неуютно.
Герман не спеша обошел стоявшего на дороге полицая (тот поспешно отступил в сторону), и встал напротив женщины, к которой жались трое маленьких детишек. Им было лет по пять-шесть. Одеты плохо, худые, глаза смотрят испуганно. Женщина прижимает детей к себе, взгляд затравленный. Ничего хорошего от немца не ждет.
Взгляд Германа скользнул по толпе и вдруг наткнулся на молодую девушку, одетую в старое, до предела заношенное платье и какой-то жакет. На голове платок, на ногах стоптанные ботинки непонятно какого фасона. Но даже в этом страшном наряде она выглядела переодетой королевой.
Синие глаза, яркие губы, мягкие черты лица. Платье уродует вид, но не в силах скрыть ладной фигуры.
Хмырь заметил оценивающий взгляд гестаповца, когда тот рассматривал ту красивую дивчину, и недовольно покривил губы. Если немец захочет, он увезет девчонку с собой. А ему ничего не достанется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
