23 декабря 1813 г. Калайдович снова обращается к А. И. Мусину-Пушкину, извиняясь за свою «дерзость», т. е. за публикацию его автобиографии. Из этого письма видно, что Д. Н. Бантыш-Каменский показал Калайдовичу гневное послание Мусина-Пушкина,[Калайдович просил «не винить» Д. Н. Бантыша-Каменского и как бы отвечал на доводы графа: «Читателям благонамеренным она (т. е. автобиография. —Л. 3.) принесет услаждение» (Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97). Дата Бессонова (13 декабря) неверна. Правильную дату (23 декабря) см. в письме А. И. Мусина-Пушкина от 18 января 1814 г.] и Калайдович теперь стремился успокоить подозрительного графа, рассыпаясь ему в комплиментах, а вместе с тем опять повторял свои вопросы: «Кто верит словам завистников, дерзающих говорить вместе, что Песнь Игорева подделана? Кто мог с такими глубокими познаниями в истории и языке не сделать анахронизмов, живши в XVIII веке, и кто опять отказался бы от чести сочинения такого памятника, которому удивляются отличные знатоки в сем роде, не видя настоящей ему основы? Желая успокоить легковерных, утвердить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о Песни Игоревой, к которой можно бы приобщить известие о всех пиесах с нею вместе помещенных, и для сего-то я утруждаю вас покорнейшею моею просьбою. Мы все сие желаем сделать некоторым актом, засвидетельствованным Д. Н. Б.-Каменским, H. М. Карамзиным и А. Ф. Малиновским — назовите, которых вы знаете, и положить для утверждения в Архив Коллегии Иностранных дел». Далее Калайдович сообщал, что «время, от коего зависит скрывать и открывать, явит нам неоспоримые доказательства ее (т. е. Песни. — А. 3.) достоверности, подобно одному, недавно мной найденному в Апостоле».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97.] На это письмо А. И. Мусин-Пушкин не ответил.
В письме от 1 января 1814 г. Калайдович (31 декабря он получил письмо графа от 20 декабря) снова писал: «Последнего письма моего, в. с., получить еще не изволили, в котором я просил наименовать особ, видевших подлинник Песни Игоревой, для утверждения сей драгоценности».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 99.] Но большего узнать от графа Калайдовичу не удалось. А. И. Мусин-Пушкин в ответном письме от 18 января 1814 г. благодарил его за находку Апостола, но от торжественного «акта», который бы свидетельствовал о подлинности Слова, уклонился.[Он писал: «О надписи, найденной Вами в Апостоле, замечание Ваше нахожу весьма справедливым. Предлагаемое Вами свидетельство о подлинности Игоревой песни почитаю излишним, прошу оное оставить». Он прибавлял также: «Прошу оставить ответы мои между нами» (ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278).] В этой связи B. П. Адрианова-Перетц пишет: «Каким же в таком случае искусным притворщиком был Мусин-Пушкин, если он сумел так сдержанно-спокойно ответить К. Ф. Калайдовичу на его сообщение 1813 года о „надписи“, найденной им на Апостоле 1307 г.». В. П. Адрианова-Перетц удивляется, как мог Мусин-Пушкин, если он использовал в Слове цитату из Апостола, «не воспользоваться сообщением Калайдовича и не поднять шум о его находке».[Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века//РЛ. 1965. № 2. С. 150.] Я не буду сейчас определять, какой степенью лицемерия и притворства обладал один из наиболее удачливых царедворцев конца XVIII в. А. И. Мусин-Пушкин. Важнее другое. В обстановке, когда уже раздавались голоса, утверждавшие, что Слово — позднейший памятник, А. И. Мусин-Пушкин скорее должен был не поднимать «шума» из-за Апостола, так как он-то сам прекрасно знал, в каком отношении находилась приписка Домида к тексту Слова. «Шум» мог обернуться против самого издателя Игоревой песни.
Последнее письмо графа К. Ф. Калайдовичу написано было 30 марта 1814 г. и содержало только «благодарность за почтенное письмо ваше и сообщение мне биографии в Бозе покоящегося почтеннейшего моего друга».[ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278.]
В то же самое время голоса сторонников позднего происхождения Слова стали звучать все громче и громче. К их числу принадлежал митрополит Евгений (Болховитинов), один из крупнейших знатоков русских древностей,[См. также: Дмитриев Л. А. Болховитинов Евфимий Алексеевич//Энциклопедия. Т. 1. C. 136–139.] проявлявший интерес и к французской рационалистической литературе (он, в частности, составил биографию Вольтера). Евгений в письме К. Ф. Калайдовичу от 18 января 1814 г. высказал предположение, что «Игорева песнь» могла «сочинена быть в XV веке, когда воображение и дух россиян уже ободрился от успехов над татарами». Евгений обратил внимание на странное выражение «старыми словесы», которыми ведет свой рассказ автор Слова: «Не значит ли это, что он силился написать старинным прежних времен слогом, а не современным себе. Следовательно, он не современник событий. Много у нас русских песен, писанных натуральным старинным слогом о временах даже Владимировых. Кто же отнесет их к тем временам?».[Полевой. Любопытные замечания. С. 18.]
Д. С. Лихачев вслед за А. В. Соловьевым считает, что Евгений «сомневался в древности „Слова“…а затем отказался от своих сомнений».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 136. Ср.: Соловьев. Восемь заметок. С. 383–385. Замечания А. Мазона на последнюю из названных статей см. в кн.: Quelques donnees historiques sur le Slovo d’Igor’ et Tmutorokan’ par M. I. Uspenskij par Andre Mazon et Michel Laran. Paris, 1965. P. 134–139.] Оба исследователя ссылались на письмо Евгения Анастасевичу от 11 ноября 1814 г. В нем Евгений писал, что вся найденная Тимковским Песнь («Сказание о Мамаевом побоище») «расположена совершенно по Игоревой, которую без сомнения сочнитель имел перед глазами».[Письма митрополита Евгения к В. Г. Анастасевичу//Древняя и новая Россия. 1880. Октябрь. C. 359. Подлинники см.: ЛОИИ, ф. Лихачева, № 136/4.] Но из этого письма отнюдь не следует, что Евгений датировал Слово XII в. В следующем 1815 г. в примечаниях к рукописным тетрадям Державина он повторил свое мнение о Слове как о памятнике XIV–XV вв.[ «Может быть Песнь Игорева писана не в XII веке, а гораздо позже, и например, в XIV или XV-м, когда уже воскрес унылый от татарского порабощения гений Русский. По крайней мере так заключить можно из первых слов певца Игорева» (Державин Г. Р. Соч. СПб., 1872. Т. 7. С. 624).]
Глубоко интересуясь Словом о полку Игореве, Евгений в конце 1814 г. написал письмо известному исследователю древнерусской письменности В. Г. Анастасевичу. Последний ответил ему обширным письмом, из которого сохранилась, к сожалению, лишь «выписка», не позволяющая полностью судить о взглядах самого Анастасевича.[Принадлежность «выписки» перу В. Г. Анастасевича установил Ф. Я. Прийма (см.: Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли первой трети XIX века// Слово-1950. С. 296–303).] Что это так, видно из письма к нему Евгения от 20 декабря 1814 г.: «Искренно благодарю Вас за замечания Ваши на песнь Игореву. Я давно сходно с Вами думал, что первая строка сей песни доказывает не древность ее, а подделку под древность. Карамзин и другие москвичи также относят ее к концу XIV или к половине XV века. Толкованиям Вашим многих слов сей песни я верю».[Письма митрополита Евгения к В. Г. Анастасевичу. С. 363. К сожалению, при передаче текста письма Евгения Ф. Я. Прийма без отточия опустил две фразы: «Я давно… XV века» (Прийма Ф. Я. «Слово о полку Игореве» в научной и художественной мысли»… С. 302) и тем самым представил взгляды Евгения и Анастасевича не такими, какими они были на самом деле. Получалось, в частности, что Евгений был сторонником древности Слова о полку Игореве.] Итак, Анастасевич, считая Слово древним памятником, относил его к XIV–XV вв. Но в письме Евгения есть и еще одна загадка — это мнение Карамзина. В 1816 г. Карамзин писал совершенно определенно: «Слово о полку Игореве сочинено в XII веке».[Карамзин H. М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 1, т. 3. Стб. 131.] Почему же Евгений считал, что Карамзин «и другие москвичи» датировали слово XIV–XV вв.? То ли он имел в виду мнение этого историка о времени рукописи, содержавшей Игореву песнь (но в письме определенно говорится о самой Песни), то ли Карамзин свою первоначальную точку зрения изменил при издании третьего тома «Истории». Евгений сравнивал Слово о полку Игореве с «Оссианом», подлинность которого он отрицал: «Все выражения и ход песни ни мало не похож ни на римские, ни на греческие поэмы, но на оссиановские хвастливые увеличивания, хотя в подлинности оссиановских песен, изданных Макферсоном, ныне уже разуверены».[Замечания Евгения Болховитинова на рассуждение о лирической поэзии см.: Державин Г. Р. Соч. Т. 7. С. 629.] В другом месте он писал: «по анахронизму в Песне Игоревой об иконе Пирогощей надобно заключить, что Песнь сия не история, а исторический вымысел позднейшего времени».[Письмо Евгения В. Г. Анастасевичу от 28 февраля 1828 г.: ЦГАДА, ф. 1367 (Болховитинов), ед. хр. 1, л. 24 об. Сообщено E. М. Добрушкиным.]
