Молились.
И снова плакали.
О Ники, предадимся воле Божьей! О Ники, Господь видит своих правых! Значит, зачем-то нужно, чтоб это всё так случилось. Я верю, я знаю: свершится чудо! будет явлено чудо над Россией и всеми нами! Народ очнётся от заблуждений и вновь вознесёт тебя на высоту! Вернётся разум, пробудятся лучшие чувства.
И даже очень скоро это всё может случиться.
Арестованы, нет ли, – но какая отъединённость окружала их соединённость! Что-то там в мире катилось, происходило, – но с тех пор как они вместе – это уже не касалось их. Теперь они будут подкреплять друг друга любовью – и всё перенесут.
Пойдём к Бэби? К детям?
Невозможно с моими такими глазами, я напугаю их. Я лучше пойду пройдусь по парку, это всегда мне помогает.
Ну пойди, а я буду смотреть за тобой в окно. Да, ты знаешь… ну, не всё сразу. Лили и Бенкендорф убедили меня, что надо сжигать – дневники, письма, бумаги, – чтоб они не завладели этим и не воспользовались во вред. И я уже много сожгла.
О, как жаль!
Но что же делать?..
Слишком много сразу здешнего не могло вступить в голову Николая, – он ещё почти оставался в Ставке. И два псковских вечера ещё цепко когтили его. С Долгоруковым они вышли через садовую дверь – и пошли гулять.
Сейчас – быстро, много пересекать по парку, – и должно отлечь, и высохнет, и просветится лицо. В каких только мрачных бедах не успокаивала его быстрая, многая ходьба.
Как всегда, он шёл на пяток шагов впереди, Долгоруков сзади. По широкой расчищенной дорожке двора Николай направился в сторону большой аллеи. Он, правда, видел оцепление из солдат – но так понимал, что это новый вид охраны дворца, да, верней, он не успел в это вникнуть, не об этом были мысли.
И вдруг два солдата перед ним выставили штыки, преграждая путь, и один из них дерзко крикнул:
– Сюда нельзя, господин полковник!
Николай – не понял даже: кому это, какому полковнику? (Он был в полковничьих погонах всегда – но никогда же не слышал такого обращения!) И он продолжал идти, не глядя на развязных солдат.
И тогда к ним подбежали ещё двое-трое.
– Вернитесь, когда вам говорят! – кричали ему.
Или даже:
– Тебе говорят, назад!
Всё это было в полминуты: он увидел несколько простых солдатских лиц, которые всегда так славно замирали на смотрах, – да это же и был 1-й гвардейский стрелковый!
Император не мог сообразить, понять, возразить. Он стоял и в растерянности смотрел на рассерженные, непочтительные солдатские лица. Он просто никогда не видел русских солдат такими!
Тут приспешил офицер – но молоденький, не кадровый, с худою выправкой и без всякого почтения тоже. Не беря под козырёк, он сказал:
– Господин полковник, гулять в парке нельзя, только во дворе.
Император посмотрел на него – на солдат – на раскидистые зовущие ветви парка.
И – понял.
527
Масловский в царскосельской ратуше.Со ржавым повизгиванием покатили пулемёты по перрону станции Царское Село, – перрон был сколот от снега, очищен до асфальта. И штыки семёновцев колыхались за плечами, в пасмурном дне.
Не имел Масловский точных инструкций, не выработал точного плана, а только ясно было одно: сила и натиск! и совершить нечто грандиозное!
Приказал: немедленно занять телеграфную, телефонную. А сам, с Ленартовичем как с адъютантом, ворвался к начальнику станции и ещё с порога объявил:
– Вы арестованы!
И его папаха, ощущаемая всем теменем, даже слишком надвинутая на лоб, велика, и напряжённо-готовный вид Ленартовича не оставляли сомнений.
Начальник станции совсем оторопел:
– Простите – за что же?.. Кто же?..
Видя, что тут сопротивления не будет, Масловский милостиво перерешил:
– Арест – негласный. Остаётесь на месте, но вот – прапорщик будет приставлен к вам безотлучно, контролировать ваши действия. Вы обязаны не допустить прохождения через вашу станцию каких-либо военных сил. О всякой опасности немедленно докладывайте мне.
– Но на станции есть военный комендант…
(Ах, не туда попал…)
– Арестовать и коменданта! – (Это – ни к кому.) – На тех же условиях! – ничто уже не могло остановить или удивить Масловского.
Где – начальник гарнизона Царского Села?
Тут недалеко, в ратуше.
На разогнанных крыльях решил: без отряда, оставив их тут, на станции, в пассажирских залах, – вдвоём с Тарасовым-Родионовым да пару солдат – и в ратушу! Не возьмут, не осмелятся! – за его спиной Совет! Кто наседает дерзко – тот и берёт, все растеряны, все не готовы.
Однако, отведя Ленартовича, глядя в решительное его лицо:
– Если я не вернусь через час и не пришлю приказаний, – прапорщик! Идёте со всем отрядом в казармы 2-го стрелкового полка, самого революционного тут, поднимаете стрелков, движетесь во дворец…
И ещё, доверительно, но со всей экспрессией:
– И любой ценой… я повторяю – любой ценой обезопасите революцию от возможности реставрации!
Прапорщик – со вскинутыми глазами, с трепетно-понимающим, мужественным лицом.
– Смотря по обстоятельствам. Или вывезете всю арестованную семью в Петроград, в Петропавловскую крепость. Или… ликвидируете…
– Ликвидировать? – выпрямился ясноокий прапорщик. Голос его чуть продрогнул.
Он почувствовал шевеление в волосах. Только это шевеление, а себя самого – он не чувствовал. И какой же жребий – всё падало на него! Он взял и Мариинскую цитадель – и теперь?.. Куда дальше несло его по огненной колее революции?.. В охоту за королём? И – куда его? Доставить на гильотину? Саша, пожалуй, и готов, – да, он готов! – но он хотел бы понять роковую инструкцию совершенно точно.
А Масловский – пронзительно-хищным взором прочёл на ясном лице всё, что переживал прапорщик. И – взревновал к нему! – да разве можно такой озаряющий акт кому-нибудь передать? Нет, это он сказал – для своего окаменения в статую. Мгновенно, сейчас, перед прапорщиком. А он пока – ехал в ратушу, уверенный в успехе. И вернётся меньше чем через час.
– Ликвидируйте вопрос – на месте, в Царском. Надёжностью охраны. Контролем Совета.
В приготовленном для них автомобиле поехали с Тарасовым-Родионовым. На подножках, лихо выставив штыки, – два революционных семёновца.
Царскосельская ратуша, недавно такая наверно сверкающая, изрядно побезобразела: парадная лестница и паркетный пол двусветного зала загажены окурками и следами грязных сапог. Солдаты, потерявшие воинский вид, сидят в шёлковых креслах с ружьями, с папиросами в зубах, или валко бродят в незатянутых шинелях.
Это – хорошо! Это – дыхание нашей победы и ослабляет их.
Тех, к кому Масловский приехал. На втором этаже был у них скороспелый штаб, и в нём два полковника: один – комендант всего Царского Села, другой – только вчера назначенный начальником гарнизона – Кобылинский, впрочем уже и соучастник ареста императрицы, как бы на нашей стороне, всё путается.
Сколько их, армейских старших офицеров, насмотрелся Масловский за свою службу в Академии! Знал он их слабости: служебная впряженность, а нет жара инициативы, им всегда легче, когда им приказывают. Скольким гневом он перекипел на них за все те годы между двумя революциями, что был их заложником. Выдавал им книги. Он – презирал этих полковников, и все звёзды их, и уверен был, что сейчас они не выдержат напора.
Вошёл – как ветер. Не отдавая чести – положил им с прихлопом на стол свой страшный мандат.
Почитайте, почитайте… «Всю военную и гражданскую власть»!
Полковники тревожно переглянулись. Что-то общее было в них – не только рост, не только «Владимиры» у каждого, но и откатанная по лысинам служба:
– Простите, но мы подчиняемся не петроградскому Совету, а Временному правительству. А ваш документ не имеет визы правительства. Значит, он сделан помимо?
Спрашивают… Они сами-то не уверены. Они сами-то млеют, не понимают: что это значит – Совет Рабочих Депутатов?
И голос Масловского взлетел:
– Должен ли я вас понять в том смысле, что вы не склонны считаться с постановлениями Совета революционного гарнизона и революционных рабочих Петрограда??!
Полковники робеют – неизведанное время, неизведанные ухватки. Ещё переглянулись.
– Что вы, что вы, мы, разумеется, знаем, что Совет признан Временным правительством. Но вы – военный человек и должны понимать, что всякий приказ выполняется только в порядке прямого подчинения. Мы подчинены – генерал-лейтенанту Корнилову, командующему войсками Округа. Да извольте, мы его сейчас вызовем к телефону.
Висит на стене коричневый ящик.
Нет, если дать позвонить Корнилову – всё провалится: Корнилов – в правительство, те – в Совет, и меньшевики струсят. Весь мандат был выписан Чхеидзе с переполоху – и надо лететь на мандате:
– Оставьте в покое Корнилова! Если б я нуждался в генерале Корнилове – я привёз бы вам его самого или его подпись. Но я в данный момент и не собираюсь перенимать от вас, по силе этого мандата, командование. От вас требуется, – о, сколько мощи в своём голосе, дрожь до наслаждения, – передать мне сейчас императора, я отвезу его в Петропавловскую крепость!
