и так высоко забрались, вид прекрасный. А Федька сказал, что если он поднимется еще, то спуститься у него не получится.
Я забрал бинокль и полез дальше. Забавно, я полез не для того, чтобы Кристина на меня посмотрела, просто хотелось быть повыше.
На последней площадке я остановился. Выше начиналась антенна, на нее можно было попробовать залезть… Я не стал. Тучи ушли на юг, показалась луна, стало гораздо красивее. Ингирь тек серебром, свет словно поднимался из глубины, и мне казалось, что небо над рекой тоже светится. И сосновые рощи светились. А город, наоборот, словно погас, его огни горели вполовину слабее звезд. Небо пылало, мир перевернулся, я забыл про бинокль и смотрел только вверх.
Не знаю, сколько я простоял, задрав голову. Может, минут десять. Меня никто не звал и не торопил, странно, я подошел к краю и осторожно поглядел вниз.
Кристина и Федька целовались.
Я снял часы. Хотел швырнуть их вниз, но стало жалко.
Вот так…
Я налил еще водки, выпил и закусил галетой.
Я сидел на полу в своей комнате и пил. Наверное, я засыпал несколько раз. Просыпался и обнаруживал себя в разных местах комнаты. Иногда я видел Снаткину, она сидела на табуретке и что-то рассказывала. Или молчала. Возможно, она мне снилась.
Окончательно проснулся я уже в сумерках. Мне показалось, что звонит телефон, я вытянул его из кармана, уронил и долго гонял по полу. Телефон, конечно, не звонил. Зато по коридору шаги, скрипучие.
Я поднялся. В коридоре никого. Дверь в комнату Романа открыта. Я заглянул.
Роман сидел на полу у стены. Спал.
Не соврал Светлов, разобрался.
Или не Светлов? Вдруг Рома сбежал? Заколол шариковой ручкой охрану и сбежал. Теперь…
В комнате сильно пахло бензином.
Глава 18. Комната Кристины
В окно неловко и мучительно протискивался Хазин.
Он пытался проникнуть боком, и вперед головой, и ногами вперед — по-морскому, не получалось никак.
Я проснулся и увидел окно, выходящее на колонку и березу. А до этого я просыпался и видел окно в гостинице, хорошо, что в него не лезла Маргарита Николаевна. Были другие окна, окна и стены; жизнь есть окна и стены, сегодня в окно лезет Хазин, завтра в окно спасется Подколёсин, мир застыл в причинно-следственных кандалах квантово-волновой теории, волна возбуждается, волна на пике, волна затухает. Похоже, с нападения мыши началось затухание.
Надо избавляться от страсти к дешевой философии, подумал я, здесь Хазин прав. Простота и общественное благо — вот цель благородного мужа. Хазин настырно проталкивал нетренированное туловище в окно. Это продолжалось так долго, что я засомневался — не дурной ли это сон, и осознанно плюнул Хазину в рожу, но не долетело, это все-таки был не сон. Хазин извернулся и вдвинулся в окно спиной.
Это был, пожалуй, самый нелепый из опробованных им способов, мне показалось, что Хазин застрял — спина ерзала в окне, Хазин кряхтел — и вдруг как крем из кулинарного рукава выдавился в комнату. Перекатился боком, вскочил, навис над постелью, схватил меня за жилетку и стал трясти. Делал он это абсолютно безобразно: вытаскивал из койки, затем бросал обратно, вытаскивал — бросал.
Раза после пятого я окончательно проснулся и звонко хлопнул Хазина по ушам. Двойная «лодочка», отлично отрезвляет. Хазин ойкнул, выпрямился, а я вдогонку пнул его в пузо. Хазин отлетел через комнату, стукнулся о стену, упал, видно, что не ушибся, но сделал вид.
— Сволочь… — сказал Хазин.
В принципе про него можно сочинить какую-нибудь книгу. Роман в трех разочарованиях.
Я сел в койке. Девять часов. Чудное утро в Чагинске. И что бы я делал, если в окно полезла, допустим, Маргарита Николаевна? Что должен делать интеллигентный человек, если в окно лезет Маргарита Николаевна: смириться, оказать сопротивление?
— На хрена ты это сделал? — не поднимаясь с пола, спросил Хазин.
— Давно пора было… Ты, Хазин, скот… Не хочу тебя видеть. Даю тебе тридцать секунд на ретираду…
Красиво. Тридцать секунд на ретираду, полчаса на реприманд, беги, Подколёсин, беги. Сегодня я вроде бы выспался.
— На хрена ты это написал?! — Хазин достал из кармана «Чагинский вестник».
Надоела эта газета. И Хазин еще больше, я сильно переоценивал его как художника, а он сволочь. Фотографический Иуда, полноматричный Гапон.
Я прикинул, хватит ли мне сил выкинуть его в окно, и пришел к выводу, что не хватит — вчера весь день таскал чемодан…
— Ты представляешь, что он теперь с тобой сделает?! — спросил Хазин.
И совершенно трагически постучал газетой по голове.
— Такие вещи не прощают, Витя!
Уныл, напуган, жалок.
— Не переживай, — сказал я небрежно. — Ничего тебе за это не будет.
— За что не будет?! — плаксиво спросил Хазин. — Я же ничего не сделал!
— Это не ты разве? — я кивнул на газету.
— Я?!
Хазин подскочил с пола.
— Я-то тут при чем?! Я вообще ни разу!
— Ну, извини тогда… — Я развел руками.
— Что значит «извини»?! Он что, уже спрашивал?!
В голосе Хазина прозвучало отменное отчаяние, несколько секунд я им наслаждался.
— Ну да, — зевнул я. — Спрашивал. Первым делом вчера… Кто, говорит, этот неосмотрительный и отчаянный юноша…
— Это не я! — крикнул Хазин в потолок. — Не я!
Покраснел, на лбу вспучилась вена. Умер от удара «Чагинским вестником», в истории такое случалось.
— Это не я. — Хазин продолжал смотреть вверх.
— Ты чего, Хазин? — спросил я.
Хазин интенсивно указал пальцем в потолок. Ну понятно. Шрайбикус раскинул над нами свои несметные сети.
— Да не дергайся ты, Хазин, ничего я не сказал. Вернее, сказал, что это не ты постарался… Сто процентов.
— А если он не поверил?!
— Поверил. Я сказал, что ты слишком тупой, буквы плохо складываешь. Вот если фотографию или там живопись, то ты мальчуган заводной…
Хазин скрипнул зубами.
— Шутка, Хазин, — сказал я. — Не колотись, ты будешь жить.
Улыбнулся.
— Это не смешно, — всхлипнул Хазин. — Не смешно… А где твой Шмуля?
Я не ответил.
— Срыгнул, собака, — с завистью выдохнул Хазин. — А мы вовремя не просекли, здесь застряли…
— Его Федор задержал.
— Задержал? — спросил Хазин с облегчением.
— Задержал.
Хазин начал тереть голову.
— Я же говорю — Шмуля не дурак… Решил в мусарне пересидеть. Хитрый ход! Хитрый… У тебя нету… Чего-нибудь?
— Нет, — ответил я. — Все кончилось.
— Понятно… Точно на меня не подумали?
Хазин оставался взволнован.
— Нет. Кто на тебя, Хазин, подумает, дыши безмятежно.
— Кто подумает, кто подумает, желающие найдутся, свято место пусто не простаивает, тебе ли не знать…
Хазин напряженно хихикнул. Я холодно хихикнул
