хорошо, и никаких проблем ни у него, ни у нее с ним никогда не будет.
Они добрели, хохоча, запинаясь и поддерживая друг друга, чтобы не упасть, до угла высотки, и Ирина отдала ему студенческий. Он прислонил ее к теплой, еще не успевшей остыть после дневного солнышка стене, показал, куда смотреть, где упадет брошенный им через забор студенческий, и ушел — сразу выпрямившись, твердо держа курс, походкой страшно уставшего за день человека, который так уработался на благо отечественной науки, что мысль у него теперь одна — добраться до койки и рухнуть спать. Без задних ног и без задних мыслей. И так у него это вышло убедительно, что Ирина прыснула со смеху, представив, каким усталым жестом примется он доставать из кармана заветный документ, и как дежурный мент, органически прочувствовав его усталость, свинцовую тяжесть в ногах и туман в голове, махнет рукой, едва увидев цвет и формат корочки — мол, иди, сердяга, и так все ясно, иди, спи.
Так все и вышло. Через неполные две минуты корочки с легким шлепком упали на асфальтовую дорожку, Ирина подобрала их и, слегка пошатываясь, пошла к дежурке. Милиционеры, как и следовало ожидать, встретили ее и проводили без вопросов, однако взглядами отнюдь не сочувственными.
Встретившись в сиреневых, буйно пахнущих зарослях, они обнялись и долго стояли так, перебирая губами губы, пальцами кожу, плавая в предвкушении еще большего счастья. Потом были ступеньки, потом лифт — на четвертый этаж, — потом никак не попадающий в замочную скважину ключ; но наконец он попал, провернулся, и они вошли в темноту, не включая света; и едва она успела закрыть за собой дверь на ключ, он уже снял с нее платье, и сам он был уже голый, и она уже лежала на узкой своей девичьей кровати, и он был на ней, но тяжести она не чувствовала, а чувствовала только, как резанувшая ее внезапная — до вскрика — боль перерастает в теплую, сладостную, толчками накатывающую волну, и как она уходит, уходит под воду, и вода сверкает и переливается всеми цветами радуги, и под водой дышать — как пить прохладное вино теплым майским вечером на берегу реки, и что это и есть — счастье.
* * *
8 июля 1999 года. Сеславино. 21.50.
К вечеру Виталий не вернулся, хотя договаривались, что вернуться он должен именно к вечеру, в случае отсутствия форс-мажорных обстоятельств, конечно. Андрея Ирина заметила еще днем — он возился во дворе, занимаясь какими-то хозяйственными делами. Расспрашивать она его тогда ни о чем не стала: в конце концов, у них с Виталием могла быть какая-то договоренность; отвезти, привезти, сперва доставить на место, потом не мешать, а еще чуть позже забрать. Или, скажем, он намеревается возвращаться своим ходом — в конце концов, с Андреем на рыбалку они же ходили без лодки. Может, и теперь так удобнее. А настораживать лишний раз мальчика — единственный до сей поры надежный мостик к йети — ей не хотелось.
Весь день она следила за перемещениями радиомаячка, тут же фиксируя маршрут на карте. Некоторые пути следования маленькой экспедиции действительно ставили ее в тупик, но она вскоре придумала единственное рациональное всем этим скачкам через белые пятна объяснение: ее знание местности, а тем более то знание местности, которым могли похвастаться картографы, нечего было и сравнивать с аналогичными знаниями Андрея. Просто он ведет Виталия какими-то своими партизанскими тропами, только и всего.
Часам к одиннадцати маячок застыл. Место это Ирине не было знакомо, находилось оно, судя по карте, в самой середине обширного острова, заросшего настоящим материковым лесом. Ирина прекрасно понимала, что этот остров может в действительности быть отнюдь не цельным, а состоящим из пары десятков больших и малых островов, но место конечной остановки почему-то представлялось ей небольшой поляной среди дубового леса, на которой, ближе к опушке, в тени, расположились Виталий с Андреем и пьют чай. Потом вернулся Андрей. А маячок стоял все на том же самом месте.
К вечеру Ирина начала беспокоиться. Она вышла во двор, оглядела медленно темнеющее небо, черные стены деревьев по краям видимого пространства и сад-огород, в котором уже залегли глубокие ночные тени. И передернула плечами. Что-то тут было не так. Она понимала — всякие бывают ситуации. Не дождался свидания в назначенный срок, решил остаться до утра, или наоборот, был радушно принят в лучшем йетьском доме и так заговорился, так заговорился… Но на душе у нее было неспокойно. Что-то не так. Она постояла еще немного, потом пошла обратно в дом. На кухне хозяйничала Ольга. Андрей был при ней. Когда в дверном проеме показалась Ольга, он спокойно поднял на нее глаза. Ни тени беспокойства.
— Андрей, — сказала Ирина, — можно тебя на минутку?
Даун послушно и даже как-то радостно кивнул и тут же вышел из кухни. Ирина спустилась с крыльца. Андрей шел следом.
— Андрей, — обернувшись, начала Ирина, — Виталий сам тебя отправил обратно?
— Нет.
Даун как-то вдруг потерял интерес к разговору, но оборвать его по собственной инициативе явно не решался.
— Вы поссорились?
— Нет, нет! Не поссорились.
— А почему же ты тогда бросил его там и уехал домой? Лодку увел?
— Он сказал.
Мальчик говорил через силу, но в том, что он говорит правду, сомневаться не приходилось.
— Кто сказал?
Долгая пауза.
— Кто сказал, Андрей?
— Болотник.
— Они там говорили с Виталием, а потом болотник сказал тебе уезжать?
— Нет.
— А как же тогда?
— Они там не говорили. Он был в лесу. Он велел, чтоб я уехал.
— А Виталий?
— А он остался. Он хотел… Болотник хотел, чтобы я его там оставил. Но ты не переживай. — Обычно тусклый и ровный голос дауна взорвался вдруг совершенно непривычными эмоциями. — Ты не переживай. Он хороший. Болотник — хороший. Он добрый. Он ему ничего не сделает. Он хороших не трогает. Своих не трогает.
— А он разговаривает, болотник?
— Нет. Не разговаривает. Он всегда молчит.
— А как же он тебе сказал?
— Он не разговаривает… Он — говорит. Он смотрит — и все понятно. Но не разговаривает.
Было почти физически слышно, как в голове у дауна скрипят тяжелые, непривыкшие к подобной работе жернова. Дефиниция абстрактных понятий. Недостаток категориального инструментария.
— А обратно? — спросила Ирина. — Обратно он когда тебе велел за ним приехать?
Андрей удивленно поднял на нее глаза.
— Он не велел приезжать обратно. Он просто сказал — уезжай. Он сказал — потом увидимся. А приезжать не велел. Но ты не переживай…
— Ладно, Андрей, —
