Маклярский, который не счёл нужным ни поздороваться, ни поинтересоваться, как он перенёс авиакатастрофу, сразу суровым тоном задал не предвещавший ничего хорошего вопрос:
– Вы понимаете, Котельников, что натворили?
– А что я натворил? – вопросом на вопрос ответил ошарашенный старший лейтенант. – Не понимаю!
– Как что? Такую кашу заварили, что не знаю, как сумеете её расхлебать! Отрицаете подготовку Германии к химической войне!
– Это неправда.
– Что значит неправда?! Разве не вы дали радиограмму с опровержением информации Сёмина?
– Михаил Борисович! Я отрицаю не подготовку Германии к химической войне, а только ввоз немцами в Могилёв «отравляющих химических веществ в виде снарядов или бомб». И указанные Сёминым в радиограмме данные, будто в подвалах бывшей школы НКВД, а также на бывшей шёлковой фабрике и в других перечисленных в радиограмме помещениях находятся тонны ОХВ. Вот это я отрицаю!
– И вы сможете доказать? Не малозначащими словесными заверениями, а подтвердить документами?
– Смогу. И не «малозначащими заверениями». Но что значит «подтвердить документами»? Это что же, как сказала мне разведчица отряда, обратиться в немецкую комендатуру и потребовать от них документ, что в городе Могилёве нет складов с отравляющими химическими веществами? Такие документы я должен представить?
– Но откуда-то начальник разведки взял эти сведения! – пошёл на попятную начальник отдела. – Он приводит координаты местонахождения немецких складов, подходы с воздуха к ним, ориентиры и всякое такое, вплоть до того, что на складских хранилищах черепичные или оцинкованные крыши! Это уже всё проверено Генеральным штабом. Данные полностью совпадают! Понимаете?
– Всё верно. Должны «совпадать».
– Что значит «всё верно» и «должны совпадать»? Шутите? Или вам жизнь надоела, Котельников?
– Вы меня, пожалуйста, извините, Михаил Борисович, но я не приемлю такой тон разговора. Пока его не заслужил.
Маклярский с недовольным видом смолк. Из разговора вроде бы кое-что уловил, однако вида не подал. Уж очень казалось ему невероятным произошедшее, хотя всё же допускал, что, возможно, старший лейтенант в чём-то прав.
В Управлении разведки и диверсии Маклярский считался одним из опытнейших работников. Им разрабатывались наиболее значительные оперативные дела, которые приносили существенные плоды.
Михаил Борисович являлся ведущим специалистом в «мозговом тресте», занимавшемся разработкой ряда операций против немцев не только на оккупированной ими советской территории, но и далеко за её пределами.
И вдруг он затеял такой разговор, едва Котельников сошёл с самолёта. На душе у Юрия становилось тревожно.
В то раннее утро, когда Маклярский вместе с Котельниковым вернулся с аэродрома, в канцелярии дожидались его приёма два генерала госбезопасности – нарком Латвии Новик и нарком Эстонии Кумм. Несмотря на высокий ранг, они были вынуждены ждать в секретариате начальника отдела.
Вопрос с прибывшим наконец-то из вражеского тыла старшим лейтенантом, прошедшим на виду у всех в немецкой форме в кабинет начальника отдела, не терпел задержки. Надо было срочно сообщить об этом руководству управления. А оттуда, по всей вероятности, будет доложено и выше. Во всяком случае, в Генеральном штабе пребывали в тревожном ожидании.
Котельникову, несомненно, повезло, что в самом начале им занялся Михаил Борисович Маклярский. Жёсткость характера, настойчивость, требовательность сочетались в нём с высокой компетентностью. Кроме того, он был умён. Многолетняя работа в разведке наложила свой отпечаток на привычки, к которым вынуждала занимаемая должность, и на характер. Это было немаловажно, особенно при складывавшейся ситуации.
Это был «великий квартет», состоявший из опытных оперативников: генерал-лейтенант Павел Судоплатов, его первый заместитель генерал-майор Наум Эйтингон[32], заместитель полковник Яков Серебрянский и начальник отдела полковник Михаил Маклярский.
Котельников оказался в положении посаженного на горячую сковороду. Ему пришлось отвечать на множество по сути закономерных, но в то время казавшихся ему странными, вопросов, доказывать свою правоту и обосновывать её. Было крайне нелегко, но он старался на конкретных фактах показывать, как на его глазах развивалась сёминская авантюра. Не преминул высказать и своё мнение, касавшееся стиля работы начальника разведки, его связи с вызывавшей серьёзные подозрения своей деятельностью парашютисткой Татьяной Сиротиной. Чем глубже руководство управления вникало в изложенные Котельниковым факты, тем больше приходило к выводу, что Сёмин затеял опасную интригу, если не сказать хуже.
Судоплатов сформулировал своё отношение к Сёмину кратко: «незадачливый липач». И тут же приказал немедленно отозвать его в Москву:
– Если к белорусским партизанам вылеты завершились, послать за ним самолёт специально!
Сидевший в стороне от стола Серебрянский, уловив настораживающий взгляд Котельникова, тут же отреагировал:
– Кажется, у старшего лейтенанта есть по этому поводу какое-то соображение.
– Что у вас, Котельников? – спросил Судоплатов.
– Думаю, просто так, без серьёзного и убедительного повода вызывать его в Москву нельзя. Тем более сразу после моего прибытия сюда.
Судоплатов сощурил глаза, перебил:
– Хотите сказать… он способен выкинуть ещё какой-нибудь номер?
– Можно предположить, что это будет последний, – спокойно ответил Котельников.
– Эту возможность мы предусматриваем, – подтвердил Судоплатов. – Но нельзя откладывать его вызов. Дело и без того преступно затянулось.
Во вражеском тылу предупреждённые заранее радисты бригады осназа во время передачи ночной сводки Совинформбюро услышали указ «О награждении орденом Красной Звезды товарища С. – начальника разведки энского подразделения, за успехи, достигнутые на незримом фронте в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и их пособниками».
Поздно ночью о переданном московским радио сообщении командир взвода связи Панкратов доложил комбригу Шмакову. Сёмина в штабе не было. Он давно поселился в землянке армейской радистки Тани. Туда побежал начальник штаба Белов сообщить радостную весть.
На исходе следующего дня радистами была принята радиограмма, в которой один из заместителей руководителя управления наркомата поздравил Сергея Георгиевича Сёмина с высокой наградой и пожелал «дальнейших успехов в борьбе с врагами Родины».
В другой радиограмме начальник отдела управления, указав на обстановку на фронте в связи с освобождением Орла и более полусотни населённых пунктов, потребовал от Сёмина «срочно подготовить конкретные предложения руководству наркомата для принятия эффективных мер по усилению разведывательно-диверсионной деятельности в тылу отступивших войск противника». Депеша заканчивалась «пожеланиями новых успехов в дальнейшей практической деятельности».
Обо всём этом Котельников не знал. Но из поступившего для него сообщения старшей радистки Соловьёвой узнал о том, что парашютистка Таня, кроме штаба армии, поддерживает регулярную радиосвязь ещё с кем-то. Для этого она выходит в эфир каждое 1-е, 11-е и 21-е число в одно и то же время, вслед за окончанием радиосвязи с разведотделом штаба армии. Ровно через десять минут. Сеансы она проводит на той же волне 54 метра, но с разными позывными: со штабом армии «KLC», а с неустановленным корреспондентом «SZ» также на международном «Q» коде.
Подключившись к прослушиванию работы Тани во время второго сеанса связи, Галя удивилась, что она «отстучала» короткий, не более пяти-семи секунд, позывной без обычной настройки и подтверждения готовности начала передачи радиограммы, а затем и приёма.
Завершался сеанс связи без передачи и, естественно, без получения традиционной «квитанции». Подобная тактика явно диктовалась необычайной торопливостью и осторожностью, проявляемой Таней, что подтверждало серьёзность выводов.
Соловьёва привела перехваченные ею две цифровые радиограммы, переданные Таней с позывным «SZ».
Завертелась машина службы Валентина Павловича Покровского, отвечавшего в Управлении разведки и диверсий за радиосвязь с нелегалами. На повестке дня – дешифровка двух перехваченных радиограмм.
Котельников был озадачен и одновременно обрадован сообщением Соловьёвой. Он раздумывал об этом, когда в одно раннее утро раздался телефонный звонок. Из наркомата сообщили, что два часа назад в Москву прилетел Сёмин, поэтому Котельникову приказывалось оставаться в своём номере гостиницы и никуда из него не выходить. О дальнейшем ему будет сообщено дополнительно.
После того как старшая радистка Соловьёва поделилась с Котельниковым подозрениями относительно явно скрываемой Таней посторонней связи, перед отбытием в Москву он сказал ей:
