– И сейчас горбатый? – спросил Митька, припоминая посетителей старой мельницы.
– Нет… Он раскаялся. Стал денно и нощно просить бога, чтобы его исцелил. И братья просили. И бог внял их молитвам. Простил. Горб стал уменьшаться и превратился в орех.
– Почему в орех?
– Чтобы этот человек всегда помнил о том, что бога гневить нельзя…
– А где этот человек?
– Здесь, – сказал дядя Егор. – Этот человек – я!
Митька сбоку заглядывал старшему брату в лицо, надеясь увидеть улыбку. Но дядя Егор был серьёзен. Глаза его ласково и печально смотрели на Митьку.
– Так не бывает, – сказал Митька. – Уж коли есть горб…
Дядя Егор задрал сзади рубаху, обнажив белую гладкую спину. Возле жирной волосатой лопатки темнел бугорок.
– Пощупай.
Митька осторожно дотронулся пальцем до круглой, твёрдой шишки. Точно, орех!
– О боге думай, брат Митрий... – Дядя Егор заправил рубаху в штаны и посмотрел на потолок. – Не поддавайся сатане, так ему и власти не будет над тобой!
Он почесал бороду и, помолчав, добавил:
– Вечером моление… Приходи.
– А… а что я буду делать?
– Молиться!
– Орать и на коленках ползать?
– Молиться!
– Я не умею!
– Научу… Запомни, брат Митрий, от бога отказаться – к сатане пристать. – Дядя Егор достал из кармана трёхрублёвку и протянул Митьке: – В сельмаг сходишь за свечками. На полтинник конфет купи.
Против конфет Митька не возражал, но не хотелось возиться со свечками, и сказал:
– Свечек в магазине больше нет. Все я в тот раз забрал. Ну, ей-богу!
Дядя Егор посмотрел ему в глаза и укоризненно покачал головой:
– Грех, брат Митрий, врать.
Всё-таки, чем без дела дома сидеть, – лучше за свечками идти. Митька взял деньги и двинулся к двери.
– А куда ты свечи положишь? – спросил дядя Егор.
– В бумагу заверну.
– В бумагу не годится, – сказал дядя Егор. – В портфель положи.
«Проверю-ка я его сейчас… – подумал Митька. Узнает про портфель?»
– Портфель я в речку бросил, – сказал он. – Зачем он мне теперь?
– Вот беда, – нахмурился старший брат. – Надо было тебе…
«Не узнал! – ликовал Митька. – Значит, не всё умеет отгадывать».
– На чердаке портфель… – улыбаясь, сказал он.
– Опять грешишь? Гляди…
– А что сказать, если спросят: зачем мне столько свечек? – перебил Митька.
– Скажи, у мамки поясницу ломит. Парафином лечит.
Митька остановился у двери и насмешливо посмотрел на старшего брата.
– Скажу – ночью на мельнице будем палить эти свечи. Врать-то грех!
Дядя Егор схватился за бороду и открыл рот. Но так ничего и не сказал. Митька несколько секунд полюбовался его вытянутой физиономией и, перешагнув через порог, захлопнул за собой дверь.
16. ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ШКОЛЬНОМ ДВОРЕ
Продавец на этот раз и вправду спросил, зачем Митьке столько свечей.
– Надо по хозяйству, – сказал Митька. – У нас электричества нет.
– А вы купите лампу и бидон керосину, – посоветовал продавец. – Дёшево и сердито…
– Купим, – пообещал Митька.
Он сложил свечи в портфель и стал закрывать. Не тут-то было. Ржавый замок не хотел защёлкиваться. А тащить пузатый портфель под мышкой было неудобно. Митька рассердился: поднял с дороги увесистый камень и хрястнул по замку. Замок сразу закрылся.
Вместо того чтобы идти домой и на ходу сосать конфеты, Митька направился к школе. Прижав лицо к забору, стал смотреть в окно своего класса. Сначала ничего было не видно, кроме забора, отражающегося в стёклах, потом в серой мгле, как на фотопластинке, проявились головы ребят, смутный силуэт учительницы и два полушария на карте, прикреплённой к доске. Головы двигались, наклонялись одна к другой, вертелись… Хорошо, когда голова вертится куда хочешь! А вот у него, у Митьки, голова на одном месте. И то не прямо, а на боку.
Вон длинная заострённая кверху голова Петьки-Огурца. За ней – Стёпкина. У Тритона-Харитона, как всегда, волосы торчат в разные стороны. Не крепким чаем их надо смачивать, а столярным клеем… А вон пустое место… Там сидел он, Митька. Ему вдруг до смерти захотелось быть в классе, среди ребят. Сидеть на своём законном месте и слушать учительницу. И зачем он тогда стал спорить? И всё началось из-за этой проклятой тундры! Про зверей и растительность не мог рассказать… Какая там растительность? Один мох-лишайник. И зверей-то раз – два и обчёлся. Эх, да что говорить!.. Теперь всё. Точка. Теперь он крещёный и в школу ходить ему не положено. На моления теперь ходить положено… Сегодня идти.
Чуть слышный донёсся из коридора школьный звонок. И в классе все головы сразу перепутались, перемешались. Теперь и не узнаешь, где Стёпкина, а где Огурца. Перемена. Широко распахнулись обе створки двери. Кто-то мячиком прямо с крыльца махнул во двор, где стоял турник и возвышались два толстых столба с перекладиной. Сверху свешивались верёвки и гладкая, отполированная ладонями до блеска жердь.
– Сюда! – заорал в чёрный дверной проём Огурец. – Лесник пришёл.
Митьку вмиг окружили. Засыпали вопросами:
– В школу пришёл?
– Почему у тебя башка на боку?
– Худущий-то какой!
Подошёл Тритон-Харитон. Заулыбался, неловко, крюком, сунул руку:
– Здорово, Лесник!
– Привет, – сказал Митька и пожал Стёпкину руку.
– Моё почтение, Богомол, – сунулся и Огурец с протянутой рукой.
Митька повернулся к нему спиной. Петька запихнул руку в карман и засмеялся:
– Поглядите-ка, какая у нашего Богомола дуля на шее вскочила!
– Катись отсюда, – сказал Стёпка.
– Не покачусь… – огрызнулся Огурец. – Командует тут!
Стёпка, сузив свои светлые глаза, резко повернулся к нему. Петька схватил лежащий у забора Митькин портфель и бросился бежать.
– Отдай! – закричал Митька. Но догнать Огурца не мог. Кинулся за ним и сразу остановился. Проклятый чирей мешал. А Петька, врезавшись в самую гущу ребят, швырнул портфель на землю и изо всей силы поддал ногой.
– Футбол! – Портфель отлетел в сторону, раскрылся, и из него, ломаясь, покатились белые свечи. Ребята, разинув рты, обступили портфель. Огурец на всякий случай поднялся на крыльцо и оттуда громко спросил: – Лесник, ты никак свечки солить собрался?
– Зачем они тебе сдались? – удивился и Стёпка.
Митька, скособочив голову, стоял у школьного забора и молчал.
– А я знаю, зачем Леснику столько свечек! – ещё громче сказал Огурец. – Он богу их будет зажигать, чтобы чирей скорее лопнул.
Ребята засмеялись.
На крыльце показалась учительница географии. Она была в шляпке и светлом плаще. Вера Павловна собралась домой, но, увидев ребят, сгрудившихся вокруг портфеля, тоже остановилась.
– Чей это портфель? – спросила она.
– Митькин, – сказал Огурец.
– Он ведь болен? – удивилась учительница.
– Вон он стоит у забора, – кивнул Огурец.
Вера Павловна подошла к Мите.
– Ты почему не на уроках?
– У него чирей, – сказал Стёпка.
– Тогда должен в постели лежать, – строго посмотрела учительница на Митьку. – Откуда у тебя эти свечи?
– Ниоткуда, – буркнул Митька. – Из магазина.
– Зачем тебе столько свечей?
– Надо, – сказал Митька. – Чирей лечу…
– У тебя, дорогой, температура. И с головой что-то.
– У меня чирей. На шее. Хотите потрогать?
Кто-то хихикнул. Учительница оглянулась на ребят и стала поправлять свою шляпку. А Митька повернулся к ней спиной и пошёл прочь. Мёртвая тишина. И – растерянный голос учительницы:
– Остановись!
Митька не оглянулся. Не может он оглядываться: у него чирей.
Школьная сторожиха тётя Матрёна высунула из коридора толстую красную руку со звонком. Позвонила – и скорее назад. Ребята с гиканьем рванулись в коридор. Кто-то схватил с земли свечку.
– Положь! – крикнул Стёпка.
Мальчишка бросил свечку. И она переломилась надвое.
Учительница пошла было за Митькой, но потом передумала и вернулась в школу. Минуту спустя она снова показалась на крыльце с директором. Стёпка спрятался за угол здания.
– Где он? – спросил Сан Саныч.
– Вот тут был с ребятами, – сказала Вера Павловна. – Ушёл… Я велела остановиться – не послушался.
– С парнем что-то неладное, – сказал Сан Саныч. – Надо было его задержать.
– Упрямый, как… Трудно с ним, Александр Александрович.
Директор что-то сердитое сказал учительнице, – Стёпка не расслышал. Они ушли.
Стёпка поспешно стал собирать в портфель рассыпанные свечки. На крыльце появилась тётя Матрёна, недовольно посмотрела на Стёпку и басисто спросила:
– А для тебя надо трезвонить в отдельности?
– Не надо, – сказал Стёпка и, схватив незакрывающийся портфель в охапку, кинулся искать приятеля.
Нашёл его у магазина. Лицо у Лесника было мрачное, губы поджаты.
