«Итак, кажется, что я, кто в него не верит, знаю о нем больше, чем вы, кто в него верит. Однако, я, о ком вы думаете, что я его допрашивал, осудил и распял, я говорю вам: ничего этого я не делал. Потому что так, как вы верите, что Бог есть, он не существует, таким он никогда не будет и никогда таким не был!»
После этих слов я еще мгновение стоял молча, а потом повернулся к выходу, и когда я уходил, никто не сказал ни слова, и все христиане и язычники смотрели на меня так, как если бы я только что действительно распял Бога».
Этим Донати завершил свое сообщение, и в маленьком салоне отеля, где мы сидели, стало так же тихо, как в большом зале Сената, который покинул Пилат.
«Итак, Бога в действительности нет?» — спросил я, наконец.
«Не в том смысле, как ты полагаешь», — сказал Донати, и, казалось, что ему не совсем приятно продолжать разговор на эту тему. «Бога можно отрицать по самым различным причинам — твоя жена, я боюсь, делала это по одной из самых плохих причин. Но можно делать это иным способом, при котором он становится действительней, чем при всех способах видимой надежности, которые используют набожные люди. Так как Бог — я тебе уже об этом говорил — не действительное, а сверхдействительное, не существующее, а суперсуществующее, и поэтому он для нас «ихтиозавр», «Иисус Христос, сын Бога, Спаситель», «рыба», опять выскользнувшая из наших рук, когда мы думали, что она уже у нас… Но ты, по моему мнению, не должен на самом деле предаваться таким мыслям — и беспрестанным воспоминаниям о смерти своей жены. Разве это был не Малерб, который сказал, что нет ничего более долговременного, чем такие самовнушения тоски? Тем лучше, если ты найдешь развлечение в том, чтобы, например, отправиться в путешествие с другими женщинами, или выбраться на природу. А не хочешь ли ты купить имение? Даже если оно не дает дохода, с ним можно поступить самым различным образом, это тоже отвлекает. Ты же ведь достаточно состоятелен, что же ты делаешь в городе — без охоты, без лошадей, без собак! Я бы на твоем месте заимел какое-нибудь имение поблизости, из, как их теперь называют, сорочьих владений… Эти дворянские наследные имения можно теперь разделять, и семьи считают, что от них можно избавиться, они не дорогие…»
Через полчаса при его посредничестве я купил имение Портендорф.
Через несколько недель после этого разговора он вручил мне документ на владение; и после завершения всех формальностей, когда он уже собирался уходить, он еще раз обратился ко мне и сказал:
«Мы некоторое время тому назад довольно подробно говорили о доказательствах существования Бога, — идея, что Бог не обязательно существует, эта идея не совсем нова. На это уже намекал Агафон — автор трагедии «Цветок», после первого представления которой состоялся, как известно, «Званый ужин» Платона, — так вот, он на это намекал в одном из хоров другой пьесы — «Омфала». Я скопировал для тебя этот хор. Может быть, тебе будет интересно это прочитать».
И он подал мне два исписанных от руки листа почтовой бумаги цвета слоновой кости, обрамленные золотой каемкой.
После этого он ушел.
Хор поет:
ПЕРВАЯ СТРОФА
В высях господствуют боги,в глубинах — мертвые.Но власть над далью и ширью землипринадлежит человеку.Он правит в четырех направлениях неба,четыре ветра сделал своими слугами он,кто владеет четырьмя гаванями, шлет свои корабли во все моря,четыре стороны света, как звезды, в его руке.
ПЕРВАЯ АНТИСТРОФА
Над всем, что ниже сферы лунного круга,он поставлен властителем,над самим воздухом, где летают птицы,и царством мрака.Плавающий диск, вся земля,передана в его руки, да, этот мир,который не убывает, ему доверен.Как на решетинах виноградные лозы, на нем держатсявсе богатства мира.
ПЕРВЫЙ ЭПОД
Но иные думают, что Бог, сотворившийвещество, из которого создан мир,сложит его опять складками,как холстину,от чего взялось начало, от того будети конец,и не только одной вещи, но всех.Однако другие говорят, что некогда он сотворил мирне из Ничто,а из других богов.
ВТОРАЯ СТРОФА
Пожертвовав отцом, онкастрировал предкаострым серпом луныи поглотил детей,но опять вынужден был изрыгнуть их, не имея властинад началом, над смертью
ВТОРАЯ АНТИСТРОФА
не властен. Но небожественножелать только возможное,и каждое благородное сердцепревзойдет себя,ибо сердце всегда хочетневозможного.
ВТОРОЙ ЭПОД
Потому что нет ничего неизвестней, чем человек.Солнце лучится лишь потому, что оно светитсяв его глазном яблоке,земля имеет прочность, потому что его несет,и море накатывается на берег лишь потому, чтосмачивает его стопы.
ТРЕТЬЯ СТРОФА
Не Бог,не боги —человексоздал мир. Вся земля
ТРЕТЬЯ АНТИСТРОФА
для человека как мяч,заключенный в себе самом,округлив его, человек вдохнул в него бесконечность,но бесконечное
ТРЕТИЙ ЭПОД
небо вокругизогнул до конечного свода,да, может быть, так же и саминевозможные богитоже придуманыи самое невозможное —Бог.
II
ИСТОРИЯ СТРАСТЕЙ ГОСПОДНИХ В ИЗЛОЖЕНИИ НЕИЗВЕСТНОГО
«Мы коснулись предмета, — сказал верховный судья, — который меня в некоторой степени смущает. Да, я боюсь оказаться бестактным, если заговорю о вещах, которые Вам, Ваше Высокопреосвященство, могут показаться еретическими». «Говорите спокойно, — возразил кардинал, — мы давно привыкли к тому, что нам нельзя быть слишком чувствительными и тем более щепетильными. Если вещи, о которых Вы собираетесь сказать, несовместимы с истиной, которую декларирует церковь, то я смогу, как я надеюсь, их опровергнуть. Если же нет, то это является лишь доказательством моего собственного бессилия, а не бессилия церкви; и, кроме того, — добавил он с едва заметной улыбкой, — установления святой инквизиции теперь не имеют силы. Еще несколько дней тому назад из-за этих спорных установлений одна дама — между прочим, очень верная дочь церкви — напала на меня с горчайшими упреками. Имея в виду то обстоятельство, что беседа происходила при слуге, я посчитал себя вправе не вдаваться в полемику; к счастью, мне это легко удалось, так как я переключил интерес моей соседки по столу от критической темы на преимущества и недостатки коротких и длинных вечерних туалетов».
«Для католических священнослужителей, — сказал верховный судья, — издавна считалось важным обладать достаточной светскостью, чтобы легко выходить из нежелательных ситуаций. Так как отмена аутодафе, на что Вы только что доброжелательно указали, для меня действительно является основополагающей предпосылкой того, о чем я хотел бы сказать. Я думаю, что смогу доказать, что Спаситель не только чуть было не пошел по ложному пути, но он действительно по нему пошел — но конечно же для того, чтобы вскоре опять вернуться на праведный путь… Можно ли мне продолжать, Ваше Высокопреосвященство?»
«Если бы мы были монофизитами, — сказал кардинал, — то я должен был бы Вам это запретить. Так как по учению этих людей, в Христе наличествовала исключительно божественная субстанция, разве что в нем она наличествовала в другом модусе, а именно в таком, который был выражен во внешних признаках человека; и само собой понятно, что понятия Бог и заблуждение взаимно исключают друг друга».
При этих словах кардиналу показалось, что он увидел на губах верховного судьи тень улыбки. Не обратив на это внимания, он продолжал дальше: «Однако на церковном соборе ефисян эту точку зрения отвергли как еретическую и провозгласили объединение божественной и человеческой субстанций в персоне Сына как каноническую истину. Поэтому природа Сына должна была включать в себя и те слабости, которые присущи человеку. Так как без человеческого аспекта совершено невозможно обойтись, если дело спасения через страдание и смерть Христа должно сохранить свое высокое содержание — жертвенность; и во многих местах Евангелий это однозначно засвидетельствовано — думаете ли Вы о часах страха Христа на Масличной горе или о его искушении отчаянием и безнадежностью на Голгофе».
