Командир гвардейцев подумал секунду, хмуро кивнул и, медленно сгибаясь, потянулся к ножу.
…Валерка успел подставить налокотник! Нож чиркнул по стали, свистнул у моего уха, оглушительно ударил в камень. Мелкие осколки впились мне в щеку. Я зажмурился на миг, а потом увидел, что Валерка бежит за гвардейцами. Он кричал что-то и мчался, держа шпагу, словно копье.
Но гвардейцы бежали быстрее. С одного сорвалась каска и, громко звеня, катилась поперек моста. Она долго дребезжала и вздрагивала, прежде чем улеглась на камнях.
Валерка, тяжело дыша, вернулся на мост.
— Они не люди, — сказал он тихо и зло. — Хуже наемников.
Я ладонью провел по щеке. На ладони остались полоски крови.
Я нашел на камне след от удара ножа. Это была ямка, похожая на воронку. Крупинки мрамора на свежем изломе искрились под луной. Я потрогал их — к пальцу прилипла белая пыль.
Отскочивший от столба нож валялся в трех шагах. Я подобрал его. Поднес к лицу. Нож был тяжелый, с медным шариком на костяной рукояти, с гравировкой из цветов и листьев на широком лезвии.
Подошел Валерка. Я протянул ему нож. Он торопливо сунул клинок в чехол, одним движением расстегнул куртку, рванул от белой рубашки лоскут. Прижал его к моей щеке.
— Да пустяки, — сказал я.
— Прости, — сказал он. — Это из-за меня.
— Ну что ты… — сказал я. И вернулся к столбу. Опять посмотрел на ямку в мраморе.
Ощущение реальной опасности выросло во мне неожиданно и стало очень ясным. Сон это или сказка или все по правде, я не понимал теперь, но чувствовал одно: не закрой меня Валерка стальным налокотником — и был бы конец.
И напрасно ждал бы на берегу пруда Володька своего взрослого нескладного друга.
Я оглянулся и как бы новыми глазами увидел непонятный город: квадратные и многогранные башни с флюгерами, темные арки галерей, блестящие бруски гранита на мостовой. До сих пор я смотрел на это почти как на декорацию. Сейчас это был настоящий город.
Валерка подошел и опять негромко произнес:
— Прости… Но я же говорил: это всерьез.
Он был смущен и расстроен.
А во мне заиграла радость: значит, и Валерка настоящий!
— И хорошо, что всерьез! — сказал я и поддернул перевязь с рапирой.
10
Мы торопились уйти от места схватки, чтобы гвардейцы не вернулись с подмогой.
Не могу точно вспомнить город — такая в нем была запутанность. Кажется, что башен было больше, чем домов, а мостиков, площадок и лестниц — больше, чем улиц.
Помню каменного льва, словно уснувшего на ступенях широкой лестницы. На спине у льва беззаботно сидел мальчишка лет восьми и грыз большой огурец. Льняные волосы мальчишки светились под луной. Ярко белела рубашка. На лестницу падала от мальчика и льва очень резкая ломаная тень.
Мальчик весело проводил нас глазами.
— Факельщик, — на ходу сказал Валерка. — Чего-то он ждет.
— Факельщик? Значит, он против барабанщиков? Он не наведет на след?
Валерка улыбнулся:
— Никогда.
Мы оказались высоко над улицей, на мостике, соединявшем две башни. Валерка остановился, ухватившись за перила. И вдруг сказал тихо, но резко:
— Надоело.
Рванул с руки налокотник и швырнул с размаху. Железо, разбивая тишину, загремело по крышам и карнизам. Валерка стянул куртку и тоже бросил. Она темной птицей улетела в глубину улиц.
— Ты что? — сказал я.
Он повернул бледное от луны лицо:
— Смотри, какой город… Хороший, да? Мы так по нему тосковали тогда… А вернулись — и что? Кругом драки, ножи из-за угла. Все с ума посходили…
— Почему напали гвардейцы?
— Не знаю, это первый раз. Они раньше не вмешивались, но недавно я почуял: они почему-то невзлюбили барабанщиков.
— Значит, они за тех… за других?
Валерка сердито пожал плечами:
— Они — ни за кого. Доблестная гвардия служит только Великому Канцлеру и охраняет его особу.
— Кто такой Великий Канцлер?
Валерка усмехнулся:
— Га Ихигнор Тас-ута, Отец и Защитник Города и всех степей и гор до самого Океана.
— И этот… Отец и Защитник… он за кого?
Валерка опять усмехнулся:
— За кого… Он слишком велик. Он скорбит о раздорах и горюет о погибших. А предводители разных цехов и общин режутся, чтобы получить повыше звание в свите Великого. И все клянутся в любви к нему и к народу… А люди гибнут.
— Так какого же черта этот Канцлер, если он горюет и скорбит, не наведет порядок?
— А зачем? — с горечью произнес Валерка. — Все идет как предписано. Сказано в Книгах Белого Кристалла, что будет время… как его… да, Эра Багровых Облаков. И будут бои, которые необходимы, чтобы победила Истина. А потом придет Время Синей Воды, и народ заживет счастливо и мирно при мудром правлении великого Га Ихигнора. А когда настанет Время Второго Рассвета, Га Ихигнор Тас-ута, сотворивший счастье, уйдет на покой, передав знаки власти юному хозяину Света и Ветров, который еще не родился…
— Что за молитву ты прочитал? — спросил я. — Что за бред?
— Ты не знаешь еще… — откликнулся Валерка. — Это не бред. Этому верят все… Говорят, что лет двести назад Большой Звездный Мастер — самый главный ученый — сумел победить время и побывать в глубине будущего. Он записал все, что должно случиться на много веков вперед. Получились целые книги…
— Книги Белого Кристалла?
— Да… По ним можно узнать заранее, что случится в этом мире.
— Скучно так жить, — сказал я.
Валерка пожал плечами.
— Чушь какая-то, — сказал я.
— Может быть, — откликнулся Валерка. — Но понимаешь… все, что известно заранее, в самом деле случается: битвы, пожары, открытия ученых. И хорошее, и плохое.
— Но если плохое известно заранее, можно постараться его победить! Можно предупредить несчастье! Ведь, наверное, для того и написаны книги!
Валерка вздохнул:
— Здесь говорят: «От написанного не спрячешься». И мудрый Канцлер учит жить, как велят Книги.
— Зачем?
— Ну, послушай, — как-то очень по-детски сказал Валерка. — Я же еще не взрослый, я сам не понимаю. Все это случилось без меня. Мне рассказал про это Звездный Мастер из Северной башни, мой друг… Он все знает…
Я вспомнил шесть фонариков у Стены…
— Если все известно наперед, то и про тех барабанщиков знали? Что их убьют…
Валерка вздрогнул. Глаза у него стали больше и очень темные.
— Не знаю… Я не думал, — тихо сказал он. — Ну… ведь, наверное, не о каждом написано, а только о больших событиях.
— А Стена — маленькое событие?
Он медленно опустил голову.
Потом оттолкнулся от перил и пошел к башне. И, не оглядываясь, сказал:
— Все было ясно, когда я был трубачом…
Мне стало жаль Валерку. И чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я пошел следом и спросил:
— А чего этот офицер так величал тебя: «Светлый Рыцарь»… «Спаситель»?
Валерка не обернулся, но я почувствовал его улыбку.
— Ну, помнишь, я рассказывал?.. Когда меченосцы ворвались в крепость, я затрубил… Я все же успел, наши построились в боевые треугольники. А когда наши воины так вставали, разбить их было нельзя. И в этот раз тоже: они сперва защищались, а потом пошли в атаку и выбили врага…
— Значит, ты спас Город…
— Так говорят…
— Выходит, ты знаменитость?
— А толку-то… — сказал Валерка.
11
Снова площадь. Очень ровная, покрытая шестиугольными плитами. И окружали ее не дома, а узловатые деревья, на которых, как фонарики, светились под луной желтые цветы.
Посреди площади, за круглым каменным барьерчиком, в окружении громадных медных колес и рычагов блестел большой стеклянный цилиндр с прозрачными шарами на концах. Он был подвешен на оси за середину к двум узорчатым столбам. Вся эта машина казалась ростом с двухэтажный дом, а сам цилиндр напоминал громадные песочные часы, только внутри был не песок, а вода: она тонкой струйкой бежала из верхнего шара в нижний — совсем уже полный.
— Часы? — спросил я.
— Да.
— Очень уж большие.
— Время — вещь серьезная, — сказал Валерка. — Это главные полуночные часы. Им двести лет, и они никогда не ошибаются. Их строил Большой Звездный Мастер.
Отражения луны горели на стеклянных шарах нестерпимо яркими огоньками. Я мигнул и посмотрел в сторону, на темные деревья. В глазах плавали круглые зеленые пятнышки. Но сквозь них я все равно увидел гвардейцев. Они стояли всюду, замыкая проходы между стволами. Молчаливые и неподвижные. Тускло блестели их медные шлемы.
— Смотри-ка, — шепотом сказал я.
Валерка — молодец. Он не дрогнул. Только трофейную шпагу переложил из левой руки в правую.
А меня даже замутило от предчувствия беды: их была целая рота, никакое фехтование не поможет, сомнут и скрутят. Но говорить я старался беззаботно:
