Я был восхищен тактом, с каким Георг воспринял нашу слежку.
После передачи я тихо вошел в комнату. Вальтер дремал в кресле. Теперь он мог идти спать. Не зажигая света, я лег в постель.
— Вас не побеспокоит, если я буду курить? — спросил из темноты Георг. — Я не открывал окно, чтобы ваш товарищ не заподозрил меня в попытке к бегству. Теперь же можно хорошо проветрить комнату.
Я не имел ничего против и достал из тумбочки свою трубку.
— Вы, наверное, устали от вашей службы, — начал Георг после паузы. — Когда вам надоест моя болтовня, скажите мне, не стесняясь. Уснуть я все равно не смогу… Для меня это был слишком решительный шаг… Теперь я по другую сторону фронта. До этого все мне казалось гораздо проще, а теперь… Теперь намного сложнее, чем я предполагал. Знаете, после тридцать третьего года я понял, что Лукаш был прав. Мы с ним расстались в девятнадцатом году. Наши пути разошлись…
Тишина. Мне даже показалось, что Георг уже спит. Но через несколько минут зашелестела бумага. Дризен зажег новую сигарету.
— С тридцать третьего года у меня в голове несколько прояснилось, — продолжал он. — Я понял, что Германия оккупирована врагом. Ведь нацисты — это наши враги. Если я против нацистов, это вовсе не значит, что я против Германии. Наоборот, я за нее. И теперь, когда Лукаш погиб, я не мог сидеть сложа руки. Так я и решил перейти к вам, чтобы помочь тем, кто хочет освободить нашу страну…
Пауза. В полумраке я видел широко открытые глаза Георга. Он глубоко вздохнул:
— Теоретически все очень хорошо.
— Вы жалеете? — осторожно спросил я.
— Нет, — ответил он твердо. — Нисколько. Я должен только привыкнуть. Это — шаг от теории к практике, как всегда говорил Лукаш.
Снова молчание.
— Вы знаете, — проговорил возбужденно Георг, — это великолепно! Десятки тысяч молодых людей откуда- то из Кентукки или Калифорнии прибыли сюда, чтобы освободить нашу страну от фашизма!…
«Бедный Георг, — подумал я. — Майор Шонесси хочет освободить Германию от фашизма? Или капитан второго ранга Мак Каллен? Или Коулмен? Или те, кто еще в Нормандии, а потом в Париже занимались спекуляцией? Или капитан Кейвина, который рвался первым попасть в Сент Ло, чтобы захватить там "сувениры"? Или два наших шофера, что вовсю развернули торговлю горючим в Спа? Или куклуксклановец Георг Вилкос из Бирмингема в Алабаме? Или…»
— Давай поспим немножко, — предложил я, хотя спать мне и не хотелось.
— Конечно, — быстро согласился Георг. — У вас завтра служба… Простите, но еще несколько слов. У меня это не выходит из головы. Молодые американцы пришли нам на помощь, а я, я до прошлой недели ничего не предпринимал. Вы понимаете мое состояние? Моя родина вот уже одиннадцать лет в цепях, а я ничего не делал. Кое- как перебивался, ел, пил, иногда высказывал свое мнение где-нибудь в кабачке или на работе… Лукаш недаром говорил, что я человек, которому ни до чего нет дела. Лукаш всю свою жизнь боролся против врагов отечества. И теперь, когда они убили его, я твердо решил встать на его место. Поэтому я здесь. Вы понимаете?…
«Георг Дризен, 47 лет, родился в Трире. Родители — католики. Вдовец. Образование: четыре класса реальной гимназии, затем — школа для взрослых. Профессии: автослесарь, заведующий мастерской, управляющий хозяйством, портье в гостинице (до этого четыре года — без работы) и наконец коммерсант (сначала — галантерейных товаров, потом — алкогольных напитков). Его жена и двое детей погибли во время авиационного налета на Ханау, где он жил до 1942 года. В последнее время Дризен поддерживал знакомство с сорокалетней акушеркой из Битбурга. У Дризена был брат, которого замучили нацисты».
— Это все? — Вальтер Шель захлопнул свой блокнот и встал. — Подходящий человек для нас. За что нацисты убили его брата?
Я незаметно бросил взгляд в сторону Сильвио, который с совершенно безразличным видом сравнивал свою карту с крупномасштабной картой, висевшей на стене.
— Не знаю, — ответил я. — А что, разве фашистам нужна особая причина, чтобы расправиться с кем-нибудь? Может быть, расовый вопрос?
— Было бы очень интересно выяснить это, — сказал Вальтер. — Ты ведь знаешь, майор всегда благодарен за малейший клочок информации. Да и, в конце концов, нужно знать, с кем имеешь дело, не так ли?
— Если узнаю, скажу, — заверил я Вальтера.
Он взял свои карандаши, погасил сигарету и вышел. Я углубился в работу. Сильвио некоторое время молчал, затем подошел к своему столу и вытащил бутылку коньяку. Открывая ее, он тихо проговорил:
— Занятно. Сержант Петр Градец — доносчик. Нужно теперь быть осторожным с тобой.
— Если ты хочешь знать, я честно сказал Георгу, зачем меня к нему приставили и что все сведения о нем подшиваются к его личному делу. А мне он может доверять…
— Ах вот как! — Сильвио нагло засмеялся. — Дело обстоит гораздо хуже, чем я думал. Сержант Петр Градец вовсе не доносчик, он просто-напросто заодно с противником! Пожалуйста, не горячись! Если трезво рассудить, Георг Дризен — враг, а сержант Петр Градец советует ему, про что говорить, а про что умолчать. Прочтите еще раз устав, сержант! За такие дела дают…
Я разозлился:
— Другими словами, ты сам доносчик и получил задание следить за мной!
— Как доносчика меня сейчас бы сразу безвозвратно уволили, — спокойно сказал Сильвио, которого никогда не покидало чувство юмора. — Настоящий доносчик пошел бы к Шонесси и доложил, что у перебежчика Дризена брат был депутатом от коммунистов в рейхстаге, а сержант Градец знал об этом, но, будучи заодно с Дризеном, умолчал.
— Откуда ты взял это?
— Петр, ты скотина, и для того чтобы стать разумным существом, тебе не хватает очень многого. Вот, читай!
Сильвио достал из своего кармана смятую бумажку. Это был обрывок сообщения, полученного по телетайпу, который ежедневно передавал нам депеши из нацистской Германии.
«…Среди вчерашних жертв англо-американского террористического налета на лагерь Заксенхаузен — бывший депутат от коммунистов в рейхстаге Лукаш Дризен, занимавшийся раньше общественными науками…»
Я с испугом посмотрел на Сильвио. Он широко и добродушно улыбался:
— Не бойся. Никто, кроме меня, этого не видел. Скуки ради я часто пускаю в ход эту чертову штуку. Иногда, как видишь, бывают интересные сообщения. Может быть, и про свою сестру когда-нибудь услышу. Глупо, правда? А я надеюсь…
Он взял зажигалку и сжег бумажную полоску.
— Скажи откровенно, Петр, почему ты не хочешь, чтобы здесь узнали историю Лукаша Дризена? Ты не доверяешь своему начальству? Ведь вы оба, я имею в виду тебя и папашу Шонесси, заинтересованы, чтобы Гитлер и фашисты были разбиты. И вдруг ты начинаешь что-то скрывать от союзников?
Сильвио попал в точку. Почему я почти инстинктивно посоветовал Георгу умолчать о смерти Лукаша Дризена? Почему я ничего об этом не сказал Шонесси? Еще месяц назад мне бы это и в голову не пришло.
Но прежде чем я успел ответить, Сильвио спокойно подошел к двери и рванул ее на себя.
— Добрый вечер, капитан, — сказал он с наигранным радушием.
На пороге стоял капитан Дрюз.
От столь внезапного разоблачения капитан растерялся. Но тут взгляд его упал на бутылку коньяку на столе Сильвио.
— Господа сержанты… — начал капитан Дрюз неприятным, начальственным тоном.
Сильвио моментально нашел выход из создавшегося положения:
— Знаете, капитан, мы здесь без вас решали одну проблему. Вы нам наверняка поможете. Сержант Градец, как чех, ненавидит немцев. Сейчас его на долгое время поселили в одной комнате с немцем. Может, вам удастся убедить его, что во время войны не приходится считаться с личными настроениями?… Извините, у меня не хватает рюмок.
Сильвио исчез. Через три минуты он вернулся с тремя рюмками в руках и стал наполнять их, как будто все это было в порядке вещей.
Выпив несколько рюмок коньяку, капитан Дрюз, военнослужащий ВВС, а по всей вероятности — агент ФБР или ЦРУ, пытался убедить меня, что этот Дризен — наш временный союзник и что сразу же после окончания войны он отойдет от нас.
— Наша задача, — философствовал капитан (к этому времени бутылка Сильвио опустела), — сотрудничать с каждым, кто может быть полезен. При этом нам абсолютно наплевать, анархист он, социалист, нацист или даже коммунист. Мы готовы обещать им все, что угодно. Целесообразность — вот наш девиз!
И он заговорщически подмигнул нам, как своим сообщникам.
— Теперь все предельно ясно, — сказал Сильвио с неподдельным простодушием.
Присутствие Георга Дризена потребовало несколько изменить наш распорядок дня. Георга пока держали под домашним арестом. Ему разрешалось гулять по нашему саду, но всегда в сопровождении кого-нибудь из нас. Обычно это делал я. И Георг Дризен, по своей натуре тихий и спокойный, никогда не протестовал.
