— Что случилось вчера ночью? — строго спросила я. Она сначала покраснела, а потом сильно побледнела, и я поняла, что она что-то знала. Я продолжала:
— Я видела в гавани испанский галион.
— Испанский галион! Тебе приснилось!
— На этот раз нет. Я видела его, и здесь не могло быть ошибки. И это еще не все! Кто-то с него сошел на берег, и этот кто-то пришел в наш дом.
— Тебе в самом деле приснилось!
— Нет, это не был сон. Я видела человека, который пришел сюда. Хани, вы втянули меня в ваши безумства. Разве я не попала в отчаянное положение из-за вас? Не оставляйте же меня в неведении!
Она внимательно посмотрела на меня и, помедлив, сказала:
— Я вернусь через минутку.
Она вернулась с Эдуардом. Он был очень мрачен, но губы у него были плотно сжаты, как у человека, решившегося во что бы то ни стало продолжать то, что начал.
— Хани сказала, что ты видела что-то этой ночью. Что именно?
— Испанский галион в бухте, лодку, направляющуюся к берегу, и то, как вы провели в дом человека.
— И ты сделала вывод, что человек, которого ты видела, был тот, кто сошел на берег?
— Я в этом уверена. И хотела бы знать, что происходит.
— Мы можем довериться тебе, Кэтрин. Я знаю, каким хорошим другом ты была нам обоим.
— Что ты затеваешь, Эдуард? Кто тот человек, что приходил сюда прошлой ночью?
— Он священник.
— А, я так и думала. Тебе еще не довольно священников?
— Это добрые люди, которые во имя Божье терпят гонения, Кэтрин.
— И навлекают гонения на других, — сказала я.
— Мы все должны пострадать за веру, если будем к этому призваны!
— Но в наши дни, по-моему, совершенно бессмысленно кричать на рыночной площади о своей вере, особенно если эта вера противна той, которую исповедуют и поощряют королева и ее министры!
— Я согласен с тобой, и ты имеешь право знать, что происходит. Хани и я думаем, что тебе следует вернуться в Аббатство. Здесь становится небезопасно.
— Опасность есть везде. Скажи мне, кто тот человек, что приходил сюда ночью?
— Он иезуит, англичанин. Его преследовали за веру. Сейчас он прибыл из Саламанки, что в Испании.
— И его доставили сюда на галионе? Эдуард кивнул.
— Он будет трудиться здесь на благо нашей веры. Будет посещать дома…
— Как это делает Томас Элдерс, — сказала я.
— Сначала он поживет у нас.
— И тем самым подвергнет нашу семью риску!
— Если на то будет воля Божья.
— Он и сейчас здесь?
— Он ушел из дома на рассвете, прежде, чем проснулись слуги. Сегодня к вечеру он появится снова. Я поздороваюсь с ним как с другом, и он останется погостить, пока его планы окончательно созреют. Он будет известен под именем Джона Грегори, друга моей юности, и станет одним из домочадцев, пока не придет ему время уехать.
— Ты всех нас подвергаешь страшной опасности.
— Может быть, это и так, но если мы будем соблюдать осторожность, то ничего плохого не случится. Ты можешь уехать в Аббатство, Кэтрин, если хочешь.
— А что станут делать тогда Пенлайоны? Ты подумал об этом? Что будет, если я насмеюсь над ними? Если я уеду домой в то время, как они готовят торжественный праздник обручения? Как ты думаешь, они смирятся с этим?
— Пусть делают, что угодно!
— А Томас Элдерс, и твой иезуит, и Хани, и ты сам?
— Мы должны сами о себе позаботиться. То, что здесь происходит, тебя не касается.
Хани смотрела на меня глубоким серьезным взглядом:
— Мы не позволим тебе выйти замуж за Джейка, если ты так сильно настроена против этого брака.
— Если я настроена против! Да я ненавижу этого человека! Как я могу быть настроена иначе против этого брака?!
— Тогда мы должны придумать выход. Кажется, лучше всего тебе все-таки уехать, и, как говорит Эдуард, если они причинят нам зло, значит, причинят, ничего не поделаешь.
Я не ответила, уже решив, что не вернусь в Аббатство. Я не собиралась дать Джейку Пенлайону повод думать, что сбежала от него. Я останусь и смело встречусь с ним лицом к лицу. Уж я сумею его перехитрить. Все будет по-моему!
Тем временем Эдуард и Хани все глубже ввязывались в интригу, и я боялась за них.
Ближе к вечеру Джон Грегори явился в дом. Эдуард приветствовал его как старого друга и поместил его в красную комнату для гостей с большой кроватью под балдахином и с окном, из которого открывался вид на бескрайние дали.
Джон прихрамывал при ходьбе и на его левой щеке и запястьях были видны шрамы. Он был высок и слегка сутул, и его глаза поражали каким-то загнанным выражением.
Он произвел на меня впечатление человека, много страдавшего. «Фанатик, — решила я, — который еще не раз будет страдать». Такие люди вызывали во мне беспокойство.
Слуги, по-видимому, приняли как должное его пребывание в доме. Я очень внимательно наблюдала за ними, пытаясь подметить, не возникли ли у них подозрения, но мне не хватало Дженнет, которая была ужасной трещоткой и часто ненароком выбалтывала мне секреты людской. Люс очень хорошо справлялась с обязанностями горничной, но была неразговорчива, и я стала подумывать о восстановлении Дженнет в ее правах. Она раскаивалась в содеянном. К тому же я начала сомневаться в своих побуждениях: то ли ее вид раздражал меня из-за предательства, то ли потому, что я не могла не думать о том, как Джейк Пенлайон страстно обнимает ее, и гадать, соблазнил он уже ее или еще нет.
Как бы то ни было, я взяла Дженнет обратно к себе на следующий день после появления Джона Грегори, прочтя ей предварительно маленькую нотацию.
— Ты будешь прислуживать мне, Дженнет, — напомнила я. — Если ты еще хоть раз соврешь, я прикажу тебя побить!
— Да, мистрис, — сказала она покорно.
— И, предупреждаю, ты не должна слушать росказни мужчин. Они тебя в два счета обрюхатят, и, как ты думаешь, что тогда с тобою будет?
Она заалелась, и я сказала:
— Смотри, помни об этом!
Я не могла себя заставить разузнать у нее подробности о том, что произошло между нею и Джейком Пенлайоном. «Это унизило бы мое достоинство», — говорила я себе. Но, признаться, мне очень хотелось это знать.
Прошел еще один день. Я знала, что Пенлайоны вот-вот вернутся. Передышка подходила к концу.
Пенлайоны вернулись! Это почувствовалось сразу. Даже слуги казались возбужденными, и в Труинде возникла напряженная атмосфера. С момента их возвращения присутствие Джона Грегори в доме стало более опасным.
Джейк не замедлил прискакать в Усадьбу. Я ожидала его и приготовилась, предупредив Хани, чтобы она ни в коем случае не оставляла нас наедине.
Он сидел в холле и пил вино. Эдуард, Хани и я внимательно следили за ним. Он казался еще выше ростом и крупнее, чем в моих воспоминаниях, более властным, более самоуверенным и убежденным в своей способности добиться всего, что пожелает.
