– Я не очень-то умею замирать…
– Это уж точно, – подтвердил мой супруг, которого я нежно люблю и в тот момент готова была задушить.
– Но я могу закрыть оба глаза и ощупать эти измерения.
– Вот и прекрасно. Закрой глаза, возьми эту штуку в руки и представь себе, что штыри – это четыре измерения четырехмерного пространства. Тебе что-нибудь говорит слово «тессеракт»?[10] – В школе учитель геометрии показывал нам, как делать тессеракты – то есть их проекции – из пластилина и спичек. Очень интересно. Я обнаружила еще кое-какие четырехмерные фигуры, проекции которых делать легко. И научилась их делать. Разными способами.
– Шельма, у тебя был какой-то совершенно исключительный учитель геометрии.
– Так я же училась в исключительном классе. Ты только не падай в обморок, Зебби, я состояла в группе так называемых сверхуспевающих детей. Тогда как раз было сочтено недемократичным называть нас «особо одаренными».
– Вот это да! Так какого же черта ты вечно изображаешь дурочку?
– А вы обо всем поверхностно судите, молодой человек! Я хихикаю, потому что не позволяю себе рыдать. Это безумный мир, и единственный способ получать от него удовольствие, – это относиться к нему как к шутке. Но это же не значит, что я не читаю и не думаю. Я читаю все: от Джиблетта до Хойла, от Сартра до Полинга[11]. Я читаю в ванне, читаю на стульчаке, читаю в постели, читаю, когда ем в одиночку, и читала бы во сне, если бы только умела спать с открытыми глазами. Дити, вот тебе доказательство, что Зебби никогда со мной не спал: книги у меня внизу – это для красоты, мое настоящее чтиво все у меня в спальне.
– Дити, ты разве думала, что я спал с Шельмой?
– Нет, Зебадия.
– И не будешь спать! Дити рассказала мне, какой ты сексуальный маньяк! Попробуй только облапить меня своими похотливыми ручищами, я кликну Джейкоба, и он тебя отколошматит.
– Не рассчитывай на это, милая моя, – смиренно отозвался мой муж. – Зеб крупнее, сильнее и моложе меня… и даже если я сочту необходимым все-таки попробовать, на меня накричит Дити. И отколошматит меня. Сын, я должен был тебя предупредить: моя дочь беспощадно применяет каратэ. У нее инстинкт киллера.
– Спасибо. Кто предупрежден, тот вооружен. Буду защищаться с кухонным стулом в одной руке, револьвером в другой и кнутом в еще одной, как я это проделывал со львами и тиграми в цирке.
– Получается три руки, – сказала Дити.
– Я четырехмерный, милая. Профессор, наш семинар можно ускорить, мы недооценили нашу сверхуспевающую студентку. Хильда очень способная.
– Зебби, давай поцелуемся и помиримся, а?
– Только после звонка, сейчас идут занятия.
– Зебадия, это никогда не бывает не вовремя. Правда, папа?
– Поцелуй ее, сын, а то она скуксится.
– Не скуксюсь. Я не кукса, я кусака.
– По-моему, ты куколка, – сказал Зебби, обхватил меня за плечи, перетащил к себе через стол и впился в меня губами. Наши зубы клацнули, а мои соски взметнулись вверх. Иногда я жалею, что я такая благородная.
Но тут он опустил меня на место и объявил:
– Занятия продолжаются. Два штыря колючки, окрашенные в синий цвет, представляют трехмерное пространство нашего опыта. Третий штырь, окрашенный желтым, – это наше привычное t-время. Красный четвертый штырь символизирует одновременно тау-время и m-время, неисследованные временные измерения, необходимые для теории Джейка. Ну вот, Шельма, мы урезали шесть измерений до четырех, теперь придется либо делать умозаключения о шестимерной системе по аналогии с четырехмерной, либо прибегнуть к такой математике, которую, насколько мне известно, понимают только Джейк и мой кузен Эд. Если, конечно, ты не выдумаешь нам какой-нибудь способ представить шесть измерений в трехмерной проекции – ты же говоришь, у тебя проекции отлично получаются.
Я закрыла глаза и задумалась.
– Зебби, по-моему, это невозможно. Не знаю, может, Эшер[12] смог бы.
– Это возможно, моя дорогая, – вмешался мой дорогой, – только ужасно неэффективно. Даже на дисплее компьютера, который умел бы вычитать одно или несколько измерений. У супергипертессеракта – «a» в шестой степени – слишком много ребер, вершин, граней, кубов и гиперкубов, чтобы глаз мог все это воспринять. А если компьютер вычтет вам измерения, то получится то, что вы и так уже знали. Боюсь, что человеческий мозг органически неспособен формировать многомерные зрительные образы.
– Мне кажется, папа прав, – согласилась Дити. – Я много сил положила на эту программу. По-моему, сам покойный доктор Марвин Мински не смог бы сделать это лучше в плоскостной проекции. Головидео? Не знаю. Непременно попробую, если в моем распоряжении когда-нибудь окажется компьютер с головизионным дисплеем и со способностью прибавлять, вычитать и вращать шесть координат.
– Но отчего непременно шесть? – спросила я. – Почему не пять? Или даже четыре, раз вы говорите, что измерения можно менять одно на другое посредством вращения.
– Да, почему, Джейк? – спросил Зеб.
Мой возлюбленный пришел в некоторое замешательство.
– Видите ли, мне показалось странным, как это так получается, что пространственно-временной континуум содержит три пространственных измерения, а временное только одно. Конечно, Вселенная такова, какова она есть, но ведь природа полна симметрий. Даже после опровержения принципа четности ученые продолжали обнаруживать все новые и новые симметрии. Не говоря уже о том, что философы с симметрией никак не могут расстаться – но философы не в счет.
– Конечно, не в счет, – согласился Зеб. – Никакой философ не позволит фактам поколебать свои теории, а то его немедленно вышвырнут из философского цеха. Богословы они все, вот кто.
– Я того же мнения. Ну так вот, Хильда, я придумал, как проверить это экспериментально, и оказалось, что измерений действительно шесть. Возможно, и больше – но я не знаю, как до них добраться.
– Так, – сказала я. – Дайте-ка сообразить. Если я правильно поняла то, что было сказано раньше, то любое измерение можно заменить на любое другое.
– Да, поворотом на девяносто градусов.
– Но это же значит, что из шести измерений можно брать сочетания по четыре, правда? Сколько это будет сочетаний?
– Пятнадцать, – сказал Зеб.
– Боже мой! Пятнадцать вселенных? А мы пользуемся всего одной?
– Нет, нет, милая! Столько вселенных будет, если наша Вселенная относится к числу евклидовых. А она – вернее, они, то есть наши Вселенные – определенно неевклидовы, это известно по крайней мере с 1919 года. Или с 1886-го, если хочешь. Я готов согласиться, что космология – наука несовершенная, но все же по соображениям, которые я не в состоянии сформулировать в нематематических терминах, мне пришлось принять, что мы живем в искривленном пространстве с положительным радиусом кривизны – иначе говоря, в замкнутом пространстве. А в этом случае оказывается, что вселенных, которые можно получить поворотом либо смещением, насчитывается вот сколько, – и мой муж небрежно набросал три шестерки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
