На самом деле это не разговор, а следствие, начатое против обвиняемого следственной комиссией в составе жены, тещи и свояченицы.
Обвиняемый садится в угол, поджимает ноги под стул и устремляет пристальный взгляд в потолок.
- Ну вот, Милош, разве я тебе не говорила, чтобы ты каждый день открывал окна?
- Я открывал их.
- Открывал, конечно, - добавляет теща, прижимая к носу платок, - а здесь дышать нечем!
- Теперь посмотри сюда, - опять начинает жена, - это что такое?
- Что? - спрашивает он.
- Это не моя простыня на кровати.
- Конечно, не твоя, - поддакивает теща.
- Но чья же тогда? - спрашивает он голосом обвиняемого.
- На всех наших простынях - монограммы, - добавляет свояченица.
- Я не знаю, я ее не менял.
- Она похожа на арестантскую простыню, - продолжает теща.
- Ой, - удивляется свояченица, - я не смогла разглядеть монограмму из-за блох и этого желтого порошка.
Затем наступает небольшой перерыв, так как свояченица подает кофе. Теща делает глоток, ставит чашку на стол и начинает:
- Боже, бедный котенок, как он отощал, на него смотреть страшно!
- Ой, бедняжечка! - всхлипывает свояченица и берет котенка на руки.
- Ты, конечно, его не кормил?
- Я кормил его каждый день.
- Разве ты думал о доме и о котенке?! Кто знает, о чем ты думал и когда приходил домой... может быть, раз в три дня.
- Я приходил каждый день.
- Конечно, это видно по котенку.
- Бедный котеночек! - вздыхает свояченица и нежно его гладит.
Жена допивает кофе и снова идет осматривать квартиру. За ней, разумеется, отправляется и вся следственная комиссия.
- Посмотри, посмотри, пожалуйста: под письменным столом лежит один носок. Как мог попасть носок под письменный стол?
- Это, наверное, я сбросил его с кровати, когда раздевался, вот он и попал туда.
- Ну хорошо, а где же второй?
- Второй? - спрашивает несчастный Милош и засовывает голову под письменный стол. - Второй должен быть тоже тут.
- А может быть, ты второй вообще не переменил, может быть, ты забыл?
- Нет, нет, вот второй носок! - кричит свояченица из дальней, третьей комнаты.
Теща, конечно, сразу же крестится.
- Боже мой, боже мой, - причитает жена, - очевидно, ты плясал в доме канкан?
- Вздор! - сердится Милош.
- Но как же мог попасть второй носок в ту комнату? Где это видано, чтобы снимали один носок в спальне, а второй - через две комнаты. О, господи боже, как я все это переживу и что еще ждет меня в собственном доме!
- Не надо, доченька, сердиться, - утешает ее мать, - какой же тогда прок от курорта?
- Я и сама себя спрашиваю, какой мне прок от курорта? Такие деньги заплатила, старалась там изо всех сил, как настоящая мученица, а сюда приехала, чтобы помереть от огорчений.
- А где же твоя фотография с этого стола? - вставляет свое слово теща.
- И верно, где же моя фотография? - приходит в ярость жена.
- Должна быть тут.
- Зачем тебе понадобилось убирать мою фотографию? Ну и дела, изумительно! Муж остается в доме один и убирает фотографию жены. Что, она помешала кому-нибудь?
- Вот она, здесь, она просто упала! - радостно кричит Милош, найдя фотографию.
- Смотрите, смотрите, - говорит теща, продолжавшая разведку в комнатах, - смотрите, смотрите, а наш зять был очень бережливым. За целый месяц свеча у него и на вершок не сгорела.
Услышав об этом открытии тещи, вся следственная комиссия склоняется над ночным столиком.
- Да, конечно, он и пяти раз не зажигал свечу. Ты, наверное, возвращался домой на заре, и свеча тебе была не нужна?
- Нет, я возвращался вовремя, - отвечает обвиняемый.
- Почему же ты не зажигал свечу?
- Не знаю... я ее зажигал, но не читал при ней, она горела, только пока я раздевался.
- Погоди, погоди, вот здесь на столике все спички, я сейчас сосчитаю, сколько ты их истратил. Одна, две, три, четыре... всего одиннадцать спичек. Вот сколько раз ты зажигал свечу, а двенадцать ночей ты либо не ночевал дома, либо приходил на рассвете.
- Нет, я зажигал свечу каждый вечер.
- А где же спички?
- Не знаю.
- Как это не знаешь?
- Не знаю, может быть, я их использовал.
- Как это использовал? Как можно использовать горелые спички?
- Ну... вместо зубочистки, например.
- Эх, зятюшка, - перебивает его теща, - я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, они меня не касаются, но насчет зубочистки ты все придумал это совершенно очевидно.
- Вообще, он какой-то смущенный, и ответы его вызывают подозрение. Вот, например, ты мне так и не сказал ни слова, почему мои домашние туфли оказались не на месте. Надевать их ты не мог, ведь это женские туфли, а, кроме того, у тебя есть свои. Так почему же одна моя туфля оказалась за печкой, а другая под ночным столиком?
- Не знаю.
- Слышишь, если их кто-нибудь надевал на ноги, они прогуляются по твоей голове.
- Кто же их мог надевать? - скромно отвечает несчастный Милош.
- Так почему же они не на месте?
- Не знаю, вероятно, с ними играл котенок.
- Ой! - ужасается жена, - разве котенок может до этого додуматься, и вообще разве такому тощему, голодному котенку пойдет на ум игра?
В таком духе следствие продолжается и дальше, пока несчастный Милош еще в силах терпеть; потом он хватает шляпу, нахлобучивает ее на голову и убегает из дома.
Но это для него не спасение. Вечером он все равно вернется домой, а следственная комиссия и без него будет продолжать работу; к тому времени она пересчитает белье и установит, что лучшие носовые платки потеряны, к тому времени она найдет, что разбита чашка, а кофта жены измята, будто кто-то ее надевал, к тому времени... ах, но и так уже хватит обвинений!..
РОМАН ОДНОГО ОСЛА
Если несколько дней тому назад вы проходили рано утром мимо городского полицейского участка, то, наверное, заметили осла, привязанного во дворе. Впрочем, это не такого рода событие, на которое вы обратили бы особое внимание. Каждый подумал бы: осел как осел, натворил чего-нибудь, и теперь в полицейском участке его как следует проучат палкой.
Но дело обстоит совсем иначе, у него есть целая история, которую полезно послушать. Я подождал в участке полицейского писаря, желая узнать, какое против осла будет предпринято следствие.
И писарь, едва появившись, сразу во всем разобрался.
- Это тот самый осел?
- Так точно, господин писарь! - ответил жандарм.
- Опять убежал?
- Так точно, господин писарь!
- И поймали его опять там?
- Опять там!
- Сообщите хозяину, пусть придет за ослом.
- Есть! - ответил жандарм.
Казалось бы, все очень просто. Осел убежал из дому, что, вероятно, с ним случается не впервые, - и оказался "там". А это "там", наверное, какая-нибудь славная лужайка, заросшая зеленым сочным клевером.
Не правда ли, вы думаете, что все произошло именно так?
Но на самом деле все было иначе.
Где-то далеко, возле Палилулы, жил-был один пекарь. У него был осел. Они жили тихо и скромно, в стороне от суетного мира. Спокойствие и порядок в их патриархальном доме никогда не нарушались. Осел уважал своего хозяина, как и подобает порядочному ослу. Каждый день он получал разок-другой палкой, но подобные вещи случаются нередко во многих семействах, и такая мелочь (хотя палка у хозяина была отнюдь не маленькая) никогда не нарушала их добрых отношений.
Осел каждый день отправлялся за водой, и в этом состояла вся его работа. Он не знал жизни, не знал людей. Он знал только свой двор и хлев, да еще дорогу от дома до колодца.
Лишь однажды ему пришлось совершить путь до гостиницы "Три ключа", чтобы привезти с мельницы два мешка муки, и осел удивлялся, глядя по дороге на огромные здания, на фиакры с резиновыми шинами, на трамваи и удивительных лошадей в шляпах от солнца.
И хотя эта дорога оставила глубокий след в его ослиной душе, он по-прежнему был скромным ослом, послушным своему хозяину, и все его желания сводились только к тому, чтобы получить побольше корма и поменьше ударов палкой.
Так тихо и патриархально протекала его жизнь, не омрачаемая никакими волнениями.
Как известно, во всех романах переломный момент в жизни героя начинается словами "но в один прекрасный день", поэтому и в романе нашего осла я вынужден употребить это выражение.
Но в один прекрасный день к пекарю пришел незнакомец в цилиндре. Он представился служащим Народного театра и попросил дать ему осла.
- Зачем вам мой осел? - удивился хозяин.
- Он будет играть на сцене в "Паяцах".
- Но он не умеет, он никогда не играл!
- Не беспокойся. Ему нужно будет только выходить, только появляться на сцене.
Слово за слово, господин из театра уговорил хозяина, и тот наконец согласился принести свою жертву на алтарь народного просвещения.
С этого момента в жизни осла произошел перелом. Перед ним открылся совершенно новый мир, который ему раньше и не снился. Каждый день он отправлялся на репетицию и проходил по Теразии. В театре вокруг него собирались какие-то женщины и гладили его нежными ручками. Он увидел новый, волшебный мир.
