а) Как может реализовать священник право "давать советы", "высказывать мнение", на которое указывает святейший Патриарх? Если священник лишен участия в собрании, где же он будет давать советы? На дому? В частной беседе? Святейший Патриарх без сомнения имел в виду легальные контакты, а не подпольную деятельность.
б) Вопрос о том, молиться перед собранием или не молиться, не подлежит компетенции уполномоченного. Речь идет не о партийном, а о церковном собрании. Лишая священника права участвовать в "двадцатке" рядовым членом, уполномоченный не может лишить его права священнодействовать. Собрание, как любое дело, христиане начинают и оканчивают молитвой. Совершать эту молитву — прямая обязанность священника. Молитва необходима, ибо здесь разгораются страсти и противоречия. Решать, когда нужно и когда не нужно молиться — функция священника, а не Рахимова.
Присутствие в собрании
Совсем ни в какие ворота не лезет третий вывод Рахимова: священнику запрещается под страхом лишения регистрации присутствовать на собрании "двадцатки". Типовой устав гласит: "Общие собрания общества происходят открыто"[122]. Современный комментатор Седюлин пишет то же самое: "Как и все виды богослужений, деловые собрания верующих происходят открыто, и все вопросы решаются открытым голосованием большинством голосов"[123].
Открытое собрание тем и отличается от закрытого, что на нем могут присутствовать все желающие, а не только члены "двадцатки". Закрытых собраний "двадцатки" закон не предусмотрел. Но если религиозная община проводит "открытое" собрание, что мешает священнику на нем присутствовать?
Уполномоченный Рахимов признал недействительным собрание 21 января 1974 года по трем причинам:
1) Собрание проводили в храме.
2) До и после собрания читали молитву.
3) На собрании присутствовали не члены "двадцатки", в том числе священник.
Рахимов пояснил, что при этих условиях собрание лишено демократичности, так как священник своим духовным авторитетом подавляет членов "двадцатки". Он потребовал от священника письменного объяснения причин, побудивших принять участие в собрании "двадцатки". Объяснительную по тому же поводу требовали от священника республиканские уполномоченные по Узбекистану Рузметов и Кривошеев 27 ноября 1974 года. Уполномоченных интересовал не столько факт, сколько возможность использовать его в качестве повода для лишения регистрации.
И лишили регистрации священника. Так карала советская власть священника за одно лишь присутствие на собрании "двадцатки". Закон такого требования не содержит. Уполномоченные допускают откровенный произвол. Пресекается легальное общение священника с Приходом вне богослужения. Другие контакты настоятеля храма с его Приходом не предусмотрены. "Двадцатка" обезглавлена и противопоставлена Приходу.
Законодательная мысль в практическом осуществлении доведена до абсурда. Присутствовать на собраниях религиозной общины, проводить их, давать советы и указания могут только атеисты: уполномоченные и представители горсоветов.
После "недействительного" собрания Рахимов сам провел собрание "двадцатки":
Во–первых, в помещении церковной конторы.
Во–вторых, вместо молитвы в собрании читали Постановление "О религиозных объединениях".
В–третьих, Рахимов собственноручно выдворил всех "не членов собрания" за дверь.
Такой регламент Рахимов посчитал демократичным. Не по закону, а по праву сильного. Как в зоопарке.
4. Права "двадцатки"
Какими правами наделены "законные хозяева храма"?
1. Право избирать и быть избранным в исполнительные и ревизионные органы власти Прихода.
2. "Двадцатка" является исполнительным и распорядительным органом власти в вопросах хозяйственной деятельности Прихода и принимает по этим вопросам окончательные решения. "Приходская община… имеет самостоятельный характер и управление хозяйством и финансами"[124]. "Объединения верующих по своему усмотрению распоряжаются денежными средствами, которые поступают за счет добровольных пожертвований прихожан, без вмешательства государственных органов определяют размеры жалований и пенсионного обеспечения служителей церкви, назначают и освобождают священников"[125].
Постановление не указывает, кому принадлежит инициатива созыва "двадцатки". Вероятно, это право исполоргана? Законодательство подчеркивает, что собрание "двадцатки" нужно проводить только с разрешения горсовета. В Фергане уполномоченный Рахимов требует: "Ви должна писать свой повестка дня. Горисполком утвердит и назначит день собрания". Это требование сверх закона. Но делать нечего. Исполорган пишет заявление с точным указанием даты, времени и места, а также указывает цель собрания. Получив резолюцию "не возражаю", исполорган посылает по почте повестки членам "двадцатки". В Кагане (Бухарская обл.) исполорган просит священника объявить о собрании с амвона. Законодательство не определяет сроки проведения собраний. В одних общинах собрания бывают ежегодно, в других — не собираются по многу лет. Практика определяется мнением местного уполномоченного.
5. Опасность установившейся практики
Возникает естественный вопрос: почему Советское государство искусственно ограничивает численность религиозной общины пресловутой "двадцаткой"? Тоталитарный режим не терпит тенденций, имеющих источником не советский партийно–государственный аппарат. Он боится, как бы местные организации в сотни и тысячи верующих не сделались центрами духовной жизни, независимой от государственных и — партийных чиновников. Массу труднее принудить к беспрекословному повиновению, чем ветхую днями и безграмотную "двадцатку". Ее большинство составляют неграмотные старушки, родившиеся в XIX веке. Запуганные и немощные, они не смеют перечить. Речь идет не о законных требованиях. О них спору нет. Речь — о незаконном вмешательстве уполномоченного и горисполкома в самую суть внутренней жизни общины, в вопросы ее внутренней компетенции. Это указание кандидатов в исполорган и ревкомиссию. Это требование "добровольно" отчислять в "ФОНД МИРА" установленную горисполкомом твердую ставку от 10% до 30%, обрекающее общину на нищенство, и другое. Эти указания община выполняет без возражений.
Участь мамонтов
Поскольку законодательство не ограничивает численный максимум, оно не определяет порядок пополнения общины новыми членами взамен выбывших, отдавая инициативу в руки местных властей. Там, где молчит закон, командует уполномоченный. Возникают две практические опасности.
Не предоставляя договор для подписи новым членам, горсовет может обречь "двадцатку" на естественное вымирание с последующей ликвидацией общины.
"5–й отдел НКО разъяснил, что при выбытии по каким‑либо причинам из группы верующих сверх установленного законом минимума членов, заинтересованные граждане должны озаботиться ввести в двухнедельный срок заместителей выбывших, и если таковых не окажется, то самый договор расторгается, и церковь может быть ликвидирована"[126].
Кто‑нибудь скажет, разъяснение утратило актуальность. Нельзя забывать, что множество старых циркуляров, постановлений и разъяснений не было официально отменено, а было забыто. Иногда имелось в виду, что более свежая инструкция, "само собой разумеется", отменяет предыдущую. На практике оказывается иначе. Через 40—50 лет инструкции оживают. Вдруг вытащит уполномоченный какую‑нибудь пропыленную инструкцию НКВД и спрашивает, глядя убийственным взглядом: "А Вы знаете, что имеется такое постановление?" И возразить нечего. Так и община в один прекрасный день может быть ликвидирована "ввиду отсутствия членов" при наличии тысяч живых прихожан.
Селекция
Пользуясь неограниченной властью, местные органы начинают формировать составы "двадцаток" из "подходящих" лиц. Предпочитаются те, в которых послушание из корыстных интересов или гражданского долга превалирует над верностью интересам религиозной общины. Атеисты узурпируют право формировать церковную "двадцатку" и приближают катастрофу, надвигающуюся на РПЦ. Тысячи верующих с болью смотрят на такое положение, не видя альтернативы. Действительная община верующих лишена законных прав через учреждение "двадцатки", которая, во–первых, обезглавлена пресечением ее контактов с духовенством, во–вторых, лишена действительной власти через контроль атеистов за ее составом.
Единственным источником всех инициатив в жизни религиозных общин остается советский партийно–государственный аппарат.
