Кукша уже охрип, а старец хранил все то же загадочное молчание. Наконец, воспользовавшись перерывом в речи монаха, он сказал:
- Ты сам молвил: кумиры были до Христа. Выходит, если бы они захотели, Христос бы и не родился. Так же, как и у нас. Если бы я захотел, ты бы не говорил.
Самоуверенность кудесника рассмешила Кукшу:
- Разве ты, смердящий пес, управляешь моей судьбой? Разве мой живот не в деснице Божьей? Ты можешь меня убить, но слово мое из их ушей уже не изгонишь, Божьей воли не переможешь.
Кудесник ступил ближе к монаху, еще раз осмотрел его и кивнул головой:
- Ладно. Я испытаю тебя в твоей вере. Узнаю - силен ли твой Бог, чтобы удержать твою душу. Ты останешься около священного озера, которое опоганил своим дыханием. Там ты пребудешь до рассвета. И если не поколеблешься в вере, отпустим живого. Все они свидетелями будут!
Кукшу привязали к дереву. Напротив, за озером, чернел частокол, над ним поднималась крыша храма. Сквозь отверстие в ней вился белый дым, словно клок бороды огромного кудесника. Смерды оставили черноризца одного. Их факелы растворились в полутьме летней ночи.
Вдруг откуда-то послышалась музыка, будто играли на гуслях и дудках. Сначала звуки едва слышно кружили в воздухе, как легкие паутинки, потом зажурчали, как лесные ручейки. Тревога охватила Кукшу. Росло сомнение, зароненное в его душу кудесником. Прелесть летней ночи зачаровывала монаха, таинственная мелодия будила воспоминания. Почему-то привиделись изображения жаворонков из хлеба, которыми величали нечестивые прилет птиц, вспомнились песни русальной недели в честь Лады и Леля, покровителей любви. Взметнулись языками костра купальные игрища. Молодые уходили в рощи, и оттуда слышался смех, похожий на воркование горлиц, тревожные прерывистые вздохи. Монаху подумалось: может, и эта мелодия состоит из смеха и вздохов?
Чтобы отогнать бесов, Кукша начал молиться:
- Верую во единого Бога Отца, вседержителя, творца неба и земли, видимым же всим и невидимым...
Музыка приближалась. Уже были слышны слова бесовской песни-молитвы:
- Я - Земля. Я - мать всего сущего...
Черноризец громче бормотал молитву. Ему казалось, где-то совсем близко смеются бесы. Он на минуту закрыл глаза, боясь увидеть что-то страшное, а когда раскрыл их, его опасения оправдались. В полосе лунного света появилась танцующая женщина. Она приближалась к монаху. Откуда она появилась? Кукша не знал. Может, вышла из озера?
Все громче звучала бесовская музыка. Все явственнее слышались слова: "Я - Земля, мать всего сущего, начало всех начал..." И вот черноризец увидел ее - таинственную богиню Землю, Берегиню, Житнюю Бабу, Рожаницу. Она явилась из серебристого тумана, загадочно улыбаясь, несла на узких ладонях турий рог. И постепенно сливалась с танцовщицей.
- Изыди, сатана! - выкрикнул Кукша, но танцующая женщина приближалась неотвратимо. Вот она подняла руки, и первый покров соскользнул с ее плеч, атласно заблестевших под луной. Извиваясь, чародейка подходила ближе. В лад ее движениям нарастала, ускорялась мелодия, сотрясала лихорадкой тело бедного монаха.
Он шептал пересохшими губами: "Верую... и во Сына Его...", но уже не слышал своих слов. Заглушая их, содрогая землю и небо, раздавался нечестивый напев:
- Я - Земля, мать всего сущего, начало всех начал, конец всех концов. Я единая душой и телом, а славят меня во стольких обличиях, сколь есть на свете существ земных.
Странные воспоминания окружили Кукшу. Он вспомнил детство, своих сверстников, веселые игры. Вспомнил, как разуверился в жизни, как хотел утопиться. Спас его игумен Феодосий, рассказав о Божьем сыне, принявшем смертные муки за людей. Поведал Феодосий о Божьих заповедях и словно светом озарил дальние дороги и показал, ради чего стоит жить, мучиться, терпеть. А еще вспомнил Кукша, как впервые препоясал свои чресла веригами, как впились в его живот железные шипы, и ему почему-то стало жаль своего бренного тела. А в ушах, как блики огня, из музыки рождались слова: "Все в жизни бессмысленно, кроме радостей, которые ты можешь получить". Он призвал на помощь Бога, но помощь не приходила. Видно, и Всемогущий отступился от своего грешного раба. А может быть, Кукша уверял других слишком много и поэтому разуверился сам? Музыка взвивалась огненными вихрями и будила жгучие едкие мысли.
И опять возвращался к тому же: все бессмысленно, кроме радости, которую ты мог получить в жизни. А много ли радостей изведал он? И ведь за гробом уже ничего этого не будет. Уже ничего нельзя наверстать. Ногти впились в ладони с такой силой, что один обломился. Много ли радостей было у него в жизни? Он мог бы любить женщину и детей - плоть от плоти своей. Он отрекся от этого. Он мог бы бродить по просторным лугам и пить вино, душистое, как нектар. Он мог бы есть, медленно пережевывая куски, сочащиеся ароматным жиром пироги и куличи, нежное мясо селезня, налитые румянобокие плоды. Он мог бы скакать по степи на потном бешеном жеребце, и солнце, бешеное, как конь, мчалось бы за ним следом. Он мог бы окровавленный, обессиленный, торжествующий - наступить на грудь поверженного врага, вспомнить трудную битву и зарычать от нахлынувшего восторга победы, как рыкает дикий зверь. Он сам отрекся от этого.
Во имя чего?
Кукша почувствовал, как его тело становится могучим и смелым, как наливаются мускулы. Он вспомнил нечестивца, замученного до смерти воинами. Умирая, обезумевший волхв ударил себя в живот ногтями, брызнул кровью на своих врагов и страшно закричал: "Пейте, окаянные! Тела наши от диавола, и радость наша от него. Имя его славьте, гниющие!"
Монах понял: кровь волхва была заколдованной. И капелька попала на его одежду. Вот она и прожгла ее, вошла в сердце. Он собрал всю свою волю, вспомнил поучения старшей братии. Окрепшим голосом завел снова:
- Верую во единого Бога-Отца, Вседержителя...
И уже показалось ему, что в небе между облаками появилось всевидящее око. Иногда облака закрывали его, проплывая, и оно словно бы подмигивало ободряюще, как умел это делать отец Феодосий: крепись, сыне, бес качает горами, не только нами, но Бог не выдаст, а молитва спасет.
Но танцовщица повела плечом, и еще один покров затрепетал и упал к ее ногам. Кукша увидел ее колышущиеся груди, упругие, тяжелые, с розовыми сосками, нацеленными в его грудь.
Сердце монаха заколотилось... "От радости кудри вьются, в печали секутся". А во имя чего он, Кукша, отрекся от радости? Только для того, чтобы своими жесткими руками направлять на истинный путь нечестивых, выводить их из погани и болота? Чтобы влачиться по дорогам со странниками, несчастными, убогими от рождения, юродивыми? А может быть, ради спасения душ бывших богатеев, таких, как Исаакий, томящийся в козлиной шкуре? Что ж, Исаакию лучше, чем ему. Он познал сладость дьявола, опоганил тело, а теперь лечит душу. Ибо, не согрешив, не покаешься...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
