был навеки зажмурен.
– Ну? Говори, – начал Волов, оглядывая монаха.
– Его высокопреосвященство занедужил, просит вас быть, – взволнованно отвечал монах.
– Высокопреосвященство? Это архиепископ. Что, в Ланн меня просят быть? – удивился кавалер.
– Ой, нет. Не в Ланн, не в Ланн. Я перепутал. К нашему епископу, к отцу Теодору, – поправлялся монах.
– А что случилось? Что за хворь с ним приключилась?
– Не знаю, господин, – отвечал монах как-то натужно.
«Убогий какой-то, среди монахов таких немало».
– Мне велено было вас сыскать да позвать в дом епископа, – бубнил монах.
Будь кавалер трезвее, так обязательно спросил бы, как монах его нашел, но, поскольку выпил изрядно, велел только:
– Беги к епископу, скажи, что сейчас буду.
Он вернулся в обеденную залу, где продолжались пир и веселье, и сказал:
– Господа, нас просят быть у епископа.
Молодые люди стали подниматься, а господин Кёршнер спросил взволнованно:
– Что случилось, кавалер?
– Епископ захворал, просит быть, – отвечал Волков коротко.
– Очень надеемся, что с епископом все будет в порядке, – вздохнула госпожа Кёршнер.
– Надеемся, что вы вернетесь, – улыбнулся купец.
Волков обещал им, что если хворь епископа отпустит, то они обязательно вернутся.
Отчего-то он волновался. Зачем епископ зовет его так спешно, в час, когда уже приближаются сумерки и все нормальные люди сидят за столом? Что могло случиться? Даже если епископ и захворал, зачем он зовет Волкова, а не лекаря? Почему не написал письмо, уж два слова мог чиркнуть. Или совсем плох епископ? Может, что-то граф затеял?
На дворе, когда кавалер уже садился в седло, а Увалень держал ему стремя, Волков окликнул Максимилиана:
– Максимилиан, пистолет при вас?
– Да, кавалер.
– Зарядите. Господа, прошу всех вас быть настороже.
Выехали со двора купца, на улицах еще было людно. Волков возглавлял отряд, за ним Максимилиан, он на ходу заряжал оружие. Зарядил и передал кавалеру. Тот засунул пистолет за пояс сзади слева. Под левую руку.
От дома купца, сразу направо за угол от ворот, была улица Святого Антония, которая как раз вела к кафедральному собору, а оттуда уже рукой подать до резиденции епископа. Так и поехали.
Горожане заканчивали дела. Лавки запирались. Ставни затворялись. Последние рассыльные с пустыми тачками спешили домой. Кто-то стоял на пороге своего дома, болтал с соседом, кто-то зажигал лампу перед домом – солнце-то уже садилось.
У одного проулка кавалер увидал троих людей, что на старой пустой бочке играли в кости. Люди были при оружии, непростые люди. А у стены стояли протазан и крепкая алебарда. На городскую стражу людишки непохожи. «Отчего на промозглом сыром ветру играют, а не в теплом кабаке? Охрана чья-то? А чья, дома тут небогатые? – Он ехал и внимательно смотрел на них. – Все в бригантинах, они из добрых людей или… разбойников?»
И тут Волков вновь заметил человека, что уже сегодня видел. Это был тот человек, с которым он встретился взглядом, и тот глаза свои отвел. На этот раз господин был пешим. И опять он, едва взглянув на кавалера, глаза отвел и стал говорить со своими спутниками. А спутников с ним было двое, и оба при оружии. И как наитие снизошло на Волкова, как открылось ему. Он вспомнил, что видел этого господина у церкви, когда прощался с епископом, и там, у церкви, человек тоже был пешим. Это уже странно. Уж слишком много с этим господином опасных людей.
В воинском деле все просто: коли видишь что-то странное, так будь готов к тому, что странность эта обернется бедой. Чутье спасало кавалера не раз и не два, товарищи всегда ценили его за наблюдательность и внимание. Именно эти его качества спасали от засад и внезапных атак. А тут вон всего сколько, одно к одному ложится: глупый монах, неожиданный вызов к епископу, добрые люди при алебардах и протазанах на улице, играющие в кости, странный господин, которого он сегодня видит уже в третий раз, и к тому же он с опасными спутниками. «Нет, все это неспроста. Неспроста».
– Стойте! – крикнул кавалер, поднимая руку, и сам остановил коня.
Увалень и фон Клаузевиц остановились сразу, а Максимилиан проехал чуть вперед.
Играющие в кости как по команде уставились на него, про забаву забыли сразу. Один из них, как бы между делом, взял от стены протазан в руку. Они втроем глядели на оруженосца Волкова, словно его знали.
И ведь уже не повернешь, не поедешь назад. Беда была в том, что кавалер и его спутники уже миновали играющих, эти трое оказались позади. А поскачешь, так на протазан и алебарду налетишь. Волкову и его людям ну никак нельзя было вернуться, чтобы не сцепиться с этими тремя на узкой улице. А сбоку из темноты проулка уже шел к ним господин с двумя спутниками, а у спутников-то тоже алебарды. Видно, до нужной поры к стенам были прислонены, чтобы в глаза не бросались, а тут, кажется, уже понадобились.
Увалень, фон Клаузевиц и Максимилиан еще ничего не понимают – озираются. Дети малые, да и только. Даже Георг и тот оглядывается по сторонам, все еще почти безмятежен.
Кавалер присмотрелся – возможно кинуться вперед, но, скорее всего, и там их ждут. Ну конечно, так и есть. Из ворот сгнившего дома выходят добрые люди. Их трое, тащат за собой рогатку, которой стража ночью перегораживает улицу. У них тоже копья и алебарды. У этих господ и в людях, и в оружии явный перевес. А еще… Кавалер уверен, что у них где-то должен быть стрелок.
Больше сомнений у Волкова не было.
– К оружию, господа! – крикнул кавалер, выхватывая меч. – Это засада, скачем назад, все назад, к дому купца!
Он развернулся и, чуть не сбив с ног лошадь Увальня, со всей прыти, со шпор, кинул своего коня на тех троих, что играли в кости у бочки, – если их смести, Волков и его люди смогут ускакать обратно.
И ему это почти удалось. Со всего маха он врезался в них, они все вместе, опрокидывая бочку с костями и уронив алебарду, упали на мостовую. Загвоздка лишь в том, что тот мерзавец, что взял протазан, прежде чем упасть на камни, встретил кавалера, как положено опытному солдату, – он загнал оружие в грудь коня Волкова, загнал на все лезвие. Конь тут же повалился на передние ноги, а кавалер через его шею и голову, теряя меч, полетел в кучу сбитых наземь и опрокинутых на стену дома разбойников.
Он больно стукнулся больным коленом о брусчатку, кто-то пнул его сапогом в бок сильно. Конь за шестьдесят талеров захрипел, заливая все вокруг своей кровью, и тут же свалился
