в блокноте, и перед агентом предстало лицо горничной Авдотьи. — Как и прежняя мадам, эта живет там же, на Дворцовой. Полагаю, что рыжеусый возле нее виться будет, — пояснил Чаров.
После ухода филера к нему постучался слуга Прохор и вручил доставленное нарочным письмо. То была записка от чиновника сыскной полиции по убийству столяра Михеева. «Входя в интерес вашего высокоблагородия, спешу уведомить, что злодей изобличен и доведен до чистосердечного сознания. Ежели господину судебному следователю будет угодно прибыть в сыскное отделение, сочту за честь ознакомить его с существом дела», — ставил точку в подозрениях Сергея полицейский сыскарь.
— Но как вы объясните присутствие денег при Михееве? Убить за инструмент, пусть и превосходный, стянуть с покойника сапоги, и не тронуть кредиток почти на полтораста рублей?! Уму непостижимо! — не мог взять в толк логику злоумышленника Чаров, когда на следующее утро встретился с автором записки коллежским регистратором Блоком, отвечавшим за расследование.
— Соблаговолите пройти со мной к арестанту и лично во всем удостовериться, — с непроницаемой миной тот пожал плечами и распахнул дверь.
Арестованный — щуплый мужичонка лет сорока, в продранном кафтане на голое тело и плисовых штанах, бывших ему по щиколотку, вскинулся с топчана и затравленно вперился в вошедших.
— Вот что, Егорий. Расскажи-ка господину судебному следователю, как Антипа зашиб, да отчего смертоубийство замыслил?
— Вот те крест, не замысливал я смертоубийства, — наскоро перекрестившись, пригладил грязной, с запекшейся кровью рукой вздыбленную шевелюру Егор, и его острое, в мелких чертах лицо, обратилось в испуганную лисью морду.
— Замысливал, али нет, суд рассудит, а ты говори по совести, как дело было, коли хочешь снисхождение заслужить, — строго приказал ему Блок.
— Сижу я, значит, в кухмистерской, водку гольную пью, деньги остатние считаю, вижу, едва на чай с хлебом хватит, да в Яковлевке[31]заночевать. Огляделся, а тут Антип с благородием каким-то лясы точит. Ну, думаю, подвезло. Спрошу у него на бедность, ведь мы ж родня.
— И что же, Антип отказал? — в нетерпении подал голос Чаров и наткнулся на укоризненный погляд Блока.
— Отказа от него не было, — поник в одночасье Егорий и уставился безучастно в пол.
— Ну, ну, рассказывай! Что дальше-то было? — подбодрил его следователь сыскной полиции и угостил папироской.
— Так вот, — с наслаждением затянувшись и выдохнув дым, оживился Егорий, — когда благородный ушед, я к Антипу. Что, говорю, не признал братца сваво двоюродного, бобыль нелюдимый? А он мне: «Признал, отчего ж не признать. Только вот одежонка у тебя больно дрянная, сапоги, что я тебе месяц назад справил, небось, пропил, да и сам ты, запьянцовская душа, рылом не вышел, чтоб за столом моим сиживать». — Я, конечно, не гордый, но обиду на него затаил. «На вот, говорит, возьми целковый, и иди своей дорогой, а я желаю один со своими мыслями побыть». — Я, понятно, целковый взял, до земли поклонился ему, и на свое место возвертался. А на душе так погано стало, хоть волком вой. Допил я, значитца, водку и вдругорядь спросил, только уже не рюмку, а цельный полуштоф, да печенки жареной закусить. Сижу, печенкой водку заедаю, папироску курю, как сейчас, да на благодетеля сваво поглядываю. А ему половой вина подливает, да речи угодливые ведет. Мне так это все поперек горла встало, что я не помню, как полуштоф свой опорожнил и хмельной на улице оказался, — замолчал Егорий и в поисках поддержки посмотрел на Блока.
— Сказывай уж теперь до конца, как дело было, — протянул ему тот еще папиросу.
— А что сказывать-то. Очнулся я от беспамятства пьяного в подворотне и вижу, что Антип с раскроенным черепом в луже крови в ногах моих лежит, а рядом струмент его. Сам я сижу на мощеном полу, к запертым воротам спиной прислоненный, а на улице уж утро занимается, светать зачинает. На коленях у меня топор, а на нем кровь запекшаяся. Как что произошло, хоть убей, не помню, только, вот разумею, что это, значитца, я братца сваво порешил. Испугался, аж до озноба, и протрезвел враз.
— Стало быть, как вышел из кухмистерской и Антипа топором по голове, а после финкой по нему приложился, не ведаешь? — не удержался от вопроса Чаров.
— Ума не приложу, ваш благородь, господин следователь. Хоть режь меня, а не помню. Да и финку отродясь при себе не держал.
— С кем пил свой полуштоф, может, все-таки вспомнишь? — спросил его о собутыльнике Блок.
— Маячила против меня рожа чья-то, да в таком тумане плыла, что не приведи Господь.
— Но как ты объяснишь, что сапоги с братца снял, а в карманах его не пошарил? При нем, ведь, немалые деньги были? — задал главный вопрос Сергей.
— В ту минуту свист городового раздался, и женские крики донеслись. Я топор в струмент кинул, сапоги снятые схватил и побежал опрометью вместе с ящиком, куды глаза глядят. Пробежав по набережной, по ступеням к воде спустился, да топор в канал бросил, затем опорки окровавленные на сапоги сменял, умылся, да окольной дорогой в Вяземскую лавру пожаловал, она ближняя была. А ящик со струментом Никитиной, солдатской вдове, что в доме де Роберти[32] на Садовой, за семь гривенников продал. Не до торговли уж было.
— Благодаря тому ящику мы его и арестовали. Никитина эта, известная скупщица краденого, давно у нас на примете. Ее господин Путилин, начальник наш, в свое время выследил, да на чистую воду вывел, и с той поры она завсегда нужными сведениями нас балует, — уже в кабинете, доверительно сообщил ему Блок.
— Вы не полюбопытствовали у веселой вдовы, ножа подходящего в том ящике, часом, не оказалось?
— Спросил, разумеется. Не было там ножа.
— Когда ящик с инструментом на квартире покойного искали, что-нибудь любопытное обнаружили?
— Разве что бухгалтерскую книгу, куда Михеев, будучи грамотным, записывал свои повседневные денежные траты, вносил данные о заказах и полученные доходы со сделанной работы. Большой педант был. Я книгу оную забрал, подумав, вдруг для расследования сгодится, — он выдвинул ящик стола и положил перед Чаровым изъятый гроссбух.
— Да тут у него все подробно, аж по годам и дням расписано, — листая аккуратно исписанные страницы, изумился он. «Стало быть, последний заказ он сюда внести не успел». — Позволите ли на книжицу ту на досуге взглянуть?
— Берите, конечно, только верните, когда ознакомитесь.
— Не премину, господин Блок. Кстати, где изволит, сейчас пребывать Иван Дмитриевич? — Чаров решил, что будет не лишним посоветоваться с начальником сыскной полиции Путилиным, не посвящая того в истинные резоны своего интереса.
— Командирован в Московскую и Ярославскую губернии фальшивомонетчиков изобличать.
— И мне довелось с этим людом повозиться. Бывало, одну фабрику закрыть не успеешь, как на тебе, новая фальшивые кредитки печатать зачинает.
