Вечером отыскался Птоломей. Он сам пришел к Анцию, напоминая и внешностью, и манерами Николая: такой же ловкий в движеньях, с такой же сообразительностью в глазах и даже в такой же греческой хламиде, какую любил надевать его брат.
— Хочешь знать, куда пропали твои попутчики? Полдня они крутились возле гробницы царя Давида, а потом направили своих лошадей в сторону Соленого моря, в Перею. Думаю, они решили навестить Ферора. Ты спросишь меня, с какой целью? Изволь выслушать. Добившись титула тетрарха Переи Ферор исполнил лишь часть своего замысла, мечтает он о большем — о титуле царя Иудеи. Интересы Ферора и Силлая, как видишь совпадают, хотя цели у них разные. Силлай не покушается на иудейские земли, он мечтает сместить старого Обода и завладеть арабским троном, присоединив Трахонитиду. Но Силлай отлично понимает, что пока Ирод будет правителем Иудеи, его планам не суждено сбыться. Ирод еще со времени войны Рима с Антонием и Клеопатрой ненавидит Обода, но с присущей ему дальновидностью он через своих доверенных лиц обласкал его сына, наследника Арету, который недавно прибыл из Афин, где в течении двух лет познавал науки и которого удалось убедить в том, что после смерти отца, оставшись один на один с Силлаем, он будет не в силах удержать трон. В этом нет преувеличения — Силлай уже сегодня держит в Трахонитиде значительные силы наемников, отчего местный люд доведен до крайней степени нищеты — армию надо кормить и одевать; а еще через год-два его силы могут увеличиться вдвое, если учесть поддержку со стороны Ливии. К счастью, Арета быстро думает и обладает необходимой осторожностью. Теперь ты, наверно, хочешь спросить, а какова роль в этом деле Саломеи? Она хочет освободиться от власти Ирода, Ферора она тоже недолюбливает, но знает, что окажись он на троне, ее свобода не будет подвергаться ограничениям. Порукой тому служит Силлай, повязанный с Ферором тайным сговором. Саломея не видит для себя достойного места в Иудее и не надеется на щедрость Ферора, случись даже ему отнять трон у брата. Как Ирод не упомянул ее в завещании, так, по ее мнению, поступил бы и Ферор. Став женой Силлая, она может рассчитывать на царские почести в Аравии, если исполнится все то, к чему стремятся заговорщики. Известно ли об этом Ироду? Да, известно. Ты спросишь, почему же тогда Ферор не томится в крепости Гирканион? И почему там же не содержится Саломея? Ирод не может забыть гибели Иосифа, у него рука не поднимается на единственного оставшихся в живых брата, а Саломея… Она никогда не решилась бы на поджог Фазаелевой Башни, ей требовалось только избавиться от Костобора. Разве не услужила она Ироду, подарив ему вместе с головой своего мужа еще десяток предательских голов? А что касается Силлая, то Ирод намерен одолеть его, устранив все проблемы одним махом. Ты хочешь еще меня о чем-нибудь спросить? Спрашивай.
— Никто не верит в вину Александра…
— И я тоже не верю. И Ирод не верит. Той ночью, напившись настоев из лечебных трав, он спал крепким сном, а когда проснулся голова евнуха уже сохла в глиняном чане. Думаю, не сегодня-завтра Александр обретет свободу.
— Птоломей, ты самый осведомленный человек, какой только мне встречался на всем пространстве от Понта до Египта. Может быть, ты скажешь мне, кто похитил сокровища царя Давида?
— Не Ирод.
— Что же, для меня и это бесценный ответ.
Глава 14
Считай первой добродетелью умение обуздывать язык
Купец из Смирны, грек Леонидис, в доме которого Анций, плененный Эросом, умудрился некогда позабыть обо всем на свете, сколотил приличное состояние и перебрался в Апамею. Город, расположенный южнее Антиохии, пользовался особой благорасположенностью Рима — здесь по соображениям государственных мужей и при щедрой поддержке сената выросла колония из числа ветеранов-легионеров, честно послуживших Августу и римскому народу. Семьи ветеранов жили в добротных домах, не платили налогов и получали заслуженную военную пенсию, которой им хватало на вполне безбедную жизнь. В городе возводились храмы, строились рынки, театры, бани, гимнасии, водопроводы, площади украшались статуями Богов и героев, политических и общественных деятелей, повсюду били затейливые фонтаны и конечно же власти позаботились о главном развлечении для своих верных граждан — в центре города возвышалась каменная чаша амфитеатра.
Другую, не менее значительную общину в Апамее, составляли вездесущие греки, поселившееся тут задолго до римлян и встретившие их нашествие без всякого воодушевления — вступать в споры с бывшими рубаками было неосмотрительно и небезопасно, а потому смирившиеся греки отводили душу в бесконечных философских диспутах. Однако, некоторые из них — домовладельцы, банкиры, священнослужители и прочие видные горожане не устранялись от городского управления, занимая в герусии[109] почетные места и удостаиваясь различных чиновничьих должностей.
С течением времени рассудительность римлян и чувственность греков, соединившись, явили замечательный плод согласия, напоминая довольную друг другом семейную пару, позволяющую себе редкие и безопасные перебранки по незначительным поводам.
Тем не менее, греки не упускали случая укрепить свою общину за счет разбогатевших соплеменников, приманивая их высокими должностями в городском совете. Леонидису предложили возглавить гетерию[110] и вступить в торг с римлянами по поводу переустройства и обновления центральной улицы Апамеи: поклонники изящного искусства — греки не скрывали зависти, которую они испытывали по отношению к жителям близлежащей Антиохии, где главная широкая, как река, улица протягивалась в длину на тридцать три стадии,[111] вдоль по обе стороны стояли трех-пятиэтажные дома из массивных каменных блоков, а над всеми этими грандиозными постройками, защищая прохожих от зноя и дождя, тянулась крытая коллонада. Еще более самолюбие азартных греков было задето царем Иудеи, не пожалевшем средств и вымостившем одну из болотистых улиц Антиохии длиной в двадцать стадий гладким мрамором и, по примеру главной, укрытой от непогоды навесной коллонадой.
Согласие между греками и римлянами было нарушено — каждая община пыталась взвалить основную часть предстоящих расходов друг на друга и в этой ситуации эллины смотрели на Леонидиса с определенной надеждой — существовал слух, что купец сумел угодить самому Августу, снабжая римскую армию во время военной компании качественной древесиной для строительства кораблей, что отчасти соответствовало истине. Однако, это была не вся правда. Леонидис, по праву, считался лучшим приобретением Анция в его секретном деле; о нем и его старании на этом поприще действительно знал Август, вознамерившийся покончить с расстратчиками государственной казны и взяточниками и рассчитывающий на успех при помощи именно таких людей — преданных, пусть и не без собственной корысти, Риму. Невознагражденная преданность, как безответная любовь, ищет утешения на стороне. Несколько чиновников в Смирне, благодаря верному глазу Леонидиса, поплатились своими должностями и теперь вынуждены были прозябать в Лугудуне[112] — суровая Галлия хорошее место для ссыльных.
Леонидис поселился в роскошном доме, занялся общественной деятельностью; наезжал в Антиохию, где его без высокомерия принимали во дворце наместника; отправлял письма в Рим, пользуясь привилегиями чиновников;[113] сам получал огромное количество корреспонденции, принимал визитеров. И никто не сумел бы отличить в его приемной просителя из греческой колонии от тайного гостя, прибывшего с разоблачительными сведениями из какой-нибудь отдаленной провинции.
При срочных обстоятельствах Леонидис всегда мог связаться с Анцием Валерием, для чего специально содержалась цепочка курьеров.
Когда Анций убедился в правоте слов Птоломея и увидел Александра живым и невредимым, хотя и заметно изможденным, он принял решение побывать в Трахонитиде и лично оценить обстановку. Под благовидным предлогом он отказался присутствовать на свадьбе Аристовула и Вереники, припомнив, что об этом событии еще в Риме говорил Николай Дамасский, как о деле решенном. Настроение Ирода переменилось, судя по всему он был рад тому, что все закончилось благополучно и ему не пришлось обагрять руки кровью собственного сына. Уличные страсти поутихли, спало напряжение во дворце и, пожалуй, выражение некоторого замешательства сохранялось лишь на лицах Дориды и Антипатра.
Накануне отъезда Анций навестил брадобрея Трифона и сказал, что через месяц, в крайнем случае, два он будет в Египте и если за это время прибудет курьер, то его следует направить в Александрию к известному ему человеку, распространяться о котором чревато губительными последствиями. Считай первой добродетелью умение обуздывать язык, напомнил он. Впрочем, этого можно было и не делать — Трифон умел держать язык за зубами, особенно, когда речь шла о его собственной и несомненной выгоде. Многодетный отец мечтал перебраться в Рим, где на левом берегу Тибра без излишних треволнений жили иудеи, справляли свои обряды и безбоязненно строили молитвенные дома. Еврейские поселения образовывались по всему Востоку — в Египте, в Парфии, в Понте, в Вифинии, в Мизии, в Каппадокии, в Галатии, во Фракии; появлялись общины в Африке, и даже в Дальней и Ближней Испании.
