Так что, Марвин из Фостейна, ты всё-таки сбежишь?
«Конечно, сбегу, сегодня же», — ответил Марвин сам себе, но почему-то эта мысль была неприятной. Ему ещё не приходилось нарушать данное слово… но приходилось бить в спину честно победившего противника — а это не одно ли и то же?
Нет, проклятье, нет. Не в этом дело. Тогда он просто не думал, что делает. У него не было времени думать о чём-то другом, кроме невозможности и невыносимости поражения. Знать бы тогда, что есть куда более невыносимые вещи…
Или всё-таки нет?
Но теперь у него было слишком много времени для раздумий, и он не смог бы оправдаться даже перед собой. Это с одной стороны. А с другой — когда ты в плену, что может быть естественнее желания сбежать?
Разве что желание побеждать. Всегда побеждать. Всё равно, как.
— Эй, парень, глотнуть не хочешь?
Он с трудом удержал дрожь, обернулся. На земле, скрестив ноги и протягивая фляжку, сидел старый солдат. Марвин был уверен, что прежде не видел его. Поколебавшись, он сел рядом, принял предлагаемое, благодарно кивнул, отпил. Он не принимал спиртного уже два месяца и неожиданно закашлялся, когда неимоверно крепкая брага полилась в горло. Солдат засмеялся, похлопал его по спине.
— Что, крепковато для такого щенка? — дружелюбно сказал он.
По спине Марвина прошёл мороз. Щенок из Балендора…
Да нет, тут же понял он, этот старик никогда не слыхал о Щенке из Балендора. А слово это сейчас проговорил едва ли не любя — так дед мог бы говорить о своём внуке.
— У меня самая крепкая брага в здешних местах, — похвастался он. — Я сам с Большого Пальца, а всем ведомо — чем злей морозы, тем крепче самогон! — он довольно засмеялся, отобрал у Марвина флягу, глотнул. Потом пожаловался: — А про меня забыли все. Как разорили ту деревеньку близ Плешивого поля, местного дрянного винца набрали — уже не нужен им самогон старого Дилена. А то всё бегали! — он обиженно засопел. — Щенки! Все как есть щенки! Хочешь ещё глотнуть?
— Давай! — решился Марвин. На сей раз пошло лучше, и он долго не отрывался от фляги. Старый Дилен наблюдал за ним с видимым удовольствием, потом кивнул.
— Молодец! Поспешил я тебя щенком обозвать, прости старика. А чего ты помятый-то такой? И меч твой где? Что, на Плешивом раздели?
Марвин глубоко вздохнул.
— Я ранен был. Думал, совсем подохну.
— Ну! А мародёры Попрошайкины за мертвяка приняли, да?
— Что?
— Мародёры Попрошайкины, говорю, стервецы, раздели! — заорал старик ему на ухо. — Тебя что, по башке огрели, недослыхиваешь?
— А… да, — ответил Марвин, с трудом сдерживая желание осенить себя святым знамением. Подумать только… неужели люди Мессеры называют его величество короля Артена Благоразумного «Попрошайкой»?! Марвин не питал к нему особой любви, но, как ни крути, монарх есть монарх, он ставленник Единого, и поносить его — будто поносить Святого Патрица.
— Чего кривишься? — спросил старик.
— Да так, — ответил Марвин. — Башка болит. И брага у вас вправду ядрёная.
— Оно верно! — довольно заулыбался вояка. — А меч ты себе раздобудь, а то что ж это — не дело, мы вот-вот в драку, а ты — всё равно что голый.
— Скоро будет драка?
— Скоро. Может, уже и завтра. Тут недалече, говорят, королевский гарнизон — они нас не ждут, мы в обход идём. А в гарнизоне, сам подумай, небось и девки есть, — старик многозначительно подмигнул, хмыкнул, обнажив в ухмылке гнилые зубы.
— Зачем вам-то девки?! — изумился Марвин.
— А ты что, мальчиков предпочитаешь? Ну так там и пажи небось какие найдутся, всяко есть чем поживиться.
«Неужели и я, если доживу до его лет, буду только об одном и думать?» — пронеслось у Марвина, и его покоробила эта мысль — никогда прежде он не задумывался ни о чём подобном. А если бы и задумался — вероятно, лишь ухмыльнулся бы… В самом деле, нет ведь ничего слаще доброй драки да резвой девки… так ведь? Всегда так было.
Всегда, до того, как его заклеймили пощёчины Лукаса из Джейдри. Его пощёчины и его усмешка.
Марвин вскочил, чувствуя, как поднимается изнутри к горлу что-то тяжкое, спирающее дыхание.
— Пойду я, — отрывисто сказал он. — Оружие надо раздобыть.
— Ты к Уотеру зайди, у него много всякого добра есть, — посоветовал старик. — Меня в прошлом переходе тоже мародёры раздели, так я у него заново так снарядился — лучше, чем было!
— Благодарю вас, мессер, — сказал Марвин и зашагал в другую сторону лагеря.
И почти сразу увидел человека, который оглушил его на Плешивом поле и которому Лукас заплатил за его жизнь… пять сотен заплатил.
«Я верну вам эти пять сотен, мессер», — подумал Марвин, и в этот миг рыцарь встретился с ним глазами.
— Эй, да ты сбежал никак! — завопил он.
— Нет, Ойрек, ты что, забыл? — одёрнул его кто-то из сидевших рядом. — Лукас же сказал, что договорился с ним…
— Договорился? — по заросшему лицу Ойрека поползла брезгливая гримаса. — Это о чём можно договориться с ублюдком, бьющим в спину?
— Да неужто, благородный мессер? Вы меня, если мне память не изменяет, тоже в спину ударили, — холодно сказал Марвин.
Ойрек, медленно багровея, поднялся на ноги.
— А ну повтори, что ты сказал?!
— Вы слышали.
— Ах ты, паскуда, да я ж только оглушил тебя, чтоб потом добить, глядя в твою поганую рожу!
— И это, по-вашему, более честно? — насмешливо поинтересовался Марвин.
Скрюченные волосатые пальцы скользнули по его горлу, но в следующий миг страшно ругающегося Ойрека оттащили двое его друзей.
— Сдурел?! Лукас с тебя шкуру спустит!
— Посмотрим ещё, кто с кого! — проревел Ойрек. — Вот погодите, наплюёт ему этот гадёныш в рожу, так пожалеет, что вчера меня не послушал!
Марвин стоял, скрестив руки на груди и не шевелясь, и чувствовал поразительную лёгкость во всём теле — и на душе. В кои-то веки всё оборачивалось лучшим образом.
— Дай мне меч, — сказал он. — И спусти с меня шкуру сам. Если сумеешь. Только, чур, перед тем не оглушать, идёт?
— Убью!!!
— Ну, ну, что это здесь происходит?
И всё, в один миг — то ли крылья подрезали, то ли огрели по башке и снова мордой в дерьмо. Марвин почувствовал, как отнимаются руки и ноги, — будто сам только звук этого голоса лишал его сил.
Вернее, не столько звук, сколько безудержная волна ярости, которая захлёстывала его, когда он слышал голос Лукаса Джейдри.
— Ойрек, если ты так рвёшься убить его, следовало сделать это раньше, — сказал Лукас, подходя ближе и кладя ладонь Марвину на плечо — и тот окаменел, не в силах ни сбросить эту руку, ни выдерживать её прикосновение. — И не надейся, что я ограничусь стребованием компенсации, если ты тронешь его хоть пальцем. Мы вроде порешили, что он мой?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
