* * *
В свободные минуты заходил учитель в волость, где у него появились уже знакомые и можно было завести новые знакомства.
От помощника писаря узнал Лобанович о причине необычайного оживления возле пивнушки. Всего несколько дней остается до выборов старшины — Захар Лемеш доживает последние деньки своего старшинского трехлетия. Захару очень хочется остаться старшиной еще на три года. На сей счет у него есть много своих соображений. Во-первых, это льстит его самолюбию: ведь старшина — первая, можно сказать, правительственная особа в волости. Во-вторых, само старшинство имеет в себе много привлекательного, заманчивого. В-третьих, у Захара Лемеша есть тайная мысль прослужить старшиной сразу без перерыва три срока. Если ему это удастся, он выслужит почетный кафтан. В Пинском уезде, кажется, есть один только старшина, который заслужил почетный кафтан, и этот старшина — тесть Захара Лемеша.
И тесть и жизненная практика учат, каким способом достигаются те или иные цели. С земским начальником он в хороших отношениях. С земским, конечно, выпивать Лемешу не пришлось, но кое-что перешло из его кармана в карман земского. Теперь же Захар подготавливает себе почву в пределах волости, щедро заливая глотки жадных на выпивку своих выборщиков.
… Волость прибрана, вымыта, вычищена с необычайным усердием и старательностью. Дед Филипп, сунув на ходу нюхательного табаку в нос, разрывается на части: и то и это надо подправить, туда и сюда сбегать, сделать то и другое. Захар Лемеш немного нервничает. Состояние души у него теперь точно такое, как у самого доброго христианина перед исповедью. Волнуется немного и писарь. Время от времени они переглядываются со старшиной, кивают друг другу головой и подмигивают. А сборная гудит, дрожит от людского шума. Вдруг все стихает. Старшина и писарь бледнеют. Старшина сгибается, становится сразу меньше ростом. Народ расступается, и между стен человеческого коридора идет земский начальник, идет четкой, быстрой походкой военного человека, приземистый, коренастый, смуглый.
Земский начальник — граф с французской фамилией, бывший кавалерийский офицер. Все его движения изобличают в нем военного.
— Здравствуйте! — звонко бросает земский начальник.
— Здрам-желам, ваше сиятельство! — гудит сход.
Старый Есып не успел поздороваться вместе со всеми и уже одиноко, когда все стихло, выкрикивает непослушным языком ответные слова на приветствие:
— Здравя жжы-лаю, ваше приятельство!
Земский начальник сразу же приступает к делу:
— Кого хотите иметь старшиной?
— Захара Лемеша! — гудят голоса.
— Лемеша, Лемеша!
— Ладно! — соглашается земский.
Захар Лемеш, улучив удобную минуту, подмигивает писарю, показав кончик языка.
Земский садится и пишет.
Вдруг дверь с шумом открывается, и в канцелярию, как буря, врывается Тимох Жига. Глаза его дико вращаются, волосы взлохмачены.
— Братцы! — кричит Тимох. — Уже выбрали? Захара Лемеша? Кого же вы выбрали? Еще мало выпил вашей крови?
Все это произошло совсем неожиданно. Тимох Жига один теперь владеет вниманием сходки. Не давая никому опомниться, он налетает на Лемеша:
— Старшина! Старшинушка ты!.. Га-а! Сто рублей пропил! Земскому подсунул!.. А теперь будешь кровь нашу пить?
— Старшина! — кричит земский начальник. — Посадить его в холодную!
— Десятские! — командует старшина, и сам, как хищный зверь, бросается на Тимоха.
Жига не дается, ворочает широкими плечами, разбрасывает десятских. Старшина хватает его сзади за плечи. Дед Филипп открывает дверь, и Тимоха вталкивают в черную дыру «холодной».
В канцелярии тихо и неловко.
Полешуки переглядываются, чешут затылки. А Тимох кричит, бушует, ругается, не щадя ни старшины, ни земского.
* * *
— Знаете, пане учитель, вся моя беда в том, что я не умею записать то, что думаю, а у меня такие хорошие думки бывают! Вот напишут в волости бумагу — ну, прошение там или жалобу какую. Читают тебе ее, — чувствую, что не так надо написать. И много напишут и слов всяких накрутят, а того, что надо, нет. Возле правды ходят, но правду съедают; нет ее либо крепко в скорлупу завернута. А если бы я сам умел писать, так многим нос утер бы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Аксен Каль — крестьянин из Высокого. Он пришел к Лобановичу поговорить. Учитель сам пригласил его, когда познакомился в волости: у Аксена есть свои мысли, которые его занимают.
Лобанович слушает, всматривается в лицо Аксена. Это еще молодой человек, лет за тридцать. Черты его лица строгие, даже холодные. Глаза вдумчивые, и вся худощавая и крепкая фигура изобличает в нем человека незаурядного. Короткие черные усы плотно прилегают к самым губам упрямыми завитками и делают лицо его красивым и энергичным.
«Кем бы он мог стать, если бы его натура вовсю развернулась?» — думает учитель. И Аксен встает в его воображении то строгим прокурором, ратующим за общественную справедливость, то удалым атаманом разбойничьей шайки, безжалостным мстителем за крестьянские обиды.
Аксен Каль верит в правду, в ту извечную правду, которой так жадно ждет народ и которая за семью замками спрятана от него. Он не может спокойно смотреть на несправедливости, которые чинятся над людьми, и добивается правды. Его знает волость, знает и земский начальник как человека беспокойного и опасного. А старшина имеет приказ не спускать с него глаз. Об этом знает и сам Аксен и усмехается в черный ус: не вам, дурням, защемить меня.
Не дает Аксен крестьянам погрузиться в спячку, примириться с их бесправной жизнью. Будоражит, будит их сознание, бросает новые мысли, поднимает на борьбу с неправдой — ведь крестьян обманули, обошли всякие крючкотворы-чиновники, панские прислужники. Иначе как могло статься, что помещик Скирмунт из Альбрехтова залез в их дом, прибрал в свои руки из-под их носа речные заливы — заводи, где так много рыбы, и сдает эти угодья им же в аренду?
Заводи — больное место выгоновских крестьян. Двенадцать лет тянулся суд с паном Скирмунтом. Аксен Каль выступал от общества как доверенное лицо: ходил по судам, начиная от окружного, и довел дело до Сената, где оно и захлебнулось, потому что всюду пан держит руку пана. Так и остались заливы за паном Скирмунтом. А теперь их арендуют пять богатых хозяев из Высокого: старшина Захар Лемеш, церковный староста Грыгор Крещик и еще три хозяина. Им это выгодно, и они радуются, что Аксен Каль проиграл крестьянское дело. Они же о нем и разные слухи распускают, как об авантюристе, которому нужны только общественные деньги. Ведь кто же пойдет против закона? Вот почему Аксен так не любит их, не любит как предателей крестьянских интересов и своих личных врагов. Не любит он также панов и чиновников; по его мнению, от них все зло на свете.
Хоть и Сенат не признал крестьянского права, но Аксен не успокаивается на этом. У него есть еще думка — подать прошение царю.
— Как вы думаете, стоит подавать прошение? — спрашивает Аксен Лобановича.
Лобанович опускает глаза, словно что-то соображает.
— Я сказал бы, но только не знаю, как вы примете то, что я скажу, — тихо отзывается он и, мгновение выждав, добавляет: — Я думаю, что из этого ничего не выйдет.
Учитель снова сдерживается, чтобы не поделиться с Аксеном тем, что вот уже несколько дней, как ворвалось в его душу и перевернуло там все вверх дном, целиком захватило его мысли, но осторожность и чувство самосохранения берут верх, и он говорит:
— Знаете, Аксен, мы об этом поговорим как-нибудь в другой раз, поговорим так, чтоб никто не знал, а теперь я хочу сказать вам вот что. Вот вы сожалеете, что не можете записать своих мыслей… А давайте попробуем поучиться?
Аксен, в свою очередь, опускает глаза, а затем усмехается:
— Знаете, голова уже на другое направлена, не тем занята… Хорошо учиться смолоду, а теперь и времени не хватает.
По тону его и по выражению лица видно, что Аксен не возражает против обучения.
— Бросьте! Час-другой всегда можно найти, была бы только охота. Приходите ко мне по вечерам, когда время будет. На большую науку рассчитывать не будем, а научиться читать и немного писать, я думаю, сумеем.
