— Аль с утра кого отпевать? — пробурчал Пафнутий и с придыхом отхлебнул из кружки. Квас был кислый, перебродивший и перекосил попу лицо.
Пелей поклонился хозяевам и сказал:
— Тут, батюшка, человечек к тебе. Сказывает, богомаз.
— Каким ветром его надуло?— буркнул Панфутий.
— Из Киева, сказывает, от самого Поликарпа.
— Ишь ты,— сказал Пафнутий и степенно разгладил на стороны седеющую бороду.— Ну так кличь его. Неча гостя томить на воле.
— Здеся он,— подобострастно пискнул Пелей и толкнул костылем дверь.
Вошел Зихно, с порога перекрестился на образа. Набожность богомаза понравилась попу. А еще как-никак человек из Печерской лавры. О богоугодных делах игумена Поликарпа все были наслышаны. Пафнутий оживился, кивнул на лавку.
Зихно сел. Тяжело переваливая грузное тело, Степанида взяла с полки и поставила перед ним кружку. Пафнутий наполнил ее квасом.
— А ты сгинь,— приказал он Пелею. Служка, стуча костылем, нырнул за дверь. Степанида снова встала у печи, придерживая скрещенными руками обвислые груди. Лицо ее было невозмутимо, как у языческого идола. «Вот ведьма!» — выругался про себя поп. Богомазу он сказал:
— Кличут тебя как?
— Зихно.
— Из Новгорода?
— А ты как догадался?
— Имечко за тебя говорит,— усмехнулся Пафнутий.
— Ловко.
Поп покряхтел и зло зыркнул на Степаниду. «Всё-то ей надо знать. Шла бы лучше приглядеть за хозяйством. Коровенки, поди, не кормлены».
Попадья и бровью не повела, продолжая все так же невозмутимо стоять у печи.
— Далеко ли путь наладил? — едва сдерживая раздражение, скопившееся против жены, спросил у богомаза поп.
— Думал податься ко Владимиру,— объяснил Зихно,— да вот проведал, что на Москве новую церковь срубили, а расписать ее некому. Ежели что, я бы с охотой.
Степанида хмыкнула, но Пафнутий отнесся к словам богомаза со вниманием.
— В цене сойдемся ли? — усомнился лишь он.
— А я многого не запрошу,— ответил Зихно.
— Ан запросишь,— прищурясь, покачал головой Пафнутий.
— Да вот мое слово,— сразу успокоил его Зихно,— харч чтобы твой да одежка.
— Всего-то и делов?! — чуть не подпрыгнул от радости Пафнутий. Степанида снова хмыкнула, но он, уже не таясь, осадил ее взглядом.
— Всего-то и делов,— кивнул Зихно, с томлением вспоминая Злату.
— Ну и ну-у,— протянул поп и вдруг выпалил: — А не выгнали тебя из лавры-то?
— Сам ушел.
— Поликарпу не приглянулся? — продолжал въедаться Пафнутий.
— Тебе-то что? — осерчал Зихно и зашевелился на лавке — будто уходить вознамерился.
Переполошился Пафнутий: как бы не спугнуть богомаза, захихикал, пряча в жирные щечки глаза.
— Ты квасок-то на мед смени,— сказал он жене. Степанида не пошевелилась.
— Кому велено?! — прикрикнул на нее поп.
Лицо попадьи побагровело.
— Ну! — привстал Пафнутий, сжимая маленькие кулачки.
Попадья вышла, стукнув дверью.
— Завсегда с ней эдак-то,— льстиво пояснил поп.
— Баба,— согласился с ним богомаз.
Пришлый все больше нравился Пафнутию. Есть теперь кому излить душу. А еще подумал он, что весной, когда приедет со Всеволодом Микулица, то-то подивится его расторопности. Уж коли от Поликарпа богомаз, то какой ни худой, а мастер... Может, и поймал Пафнутий свою жар-птицу?
К вечеру, когда Зихно с попом приканчивали уже третью ендову с медом, пришел княжеский тиун Любим.
Любима все знали на Москве как первого бражника и охотника до молодых баб. Зихно сразу приглянулся ему.
Скоро охмелевший Пафнутий уснул на лавке, и Степанида, не говоря ни слова, вытолкнула их из избы. Побродив по улице, они пошли к тиуну. Зихно пел срамные песни и плясал, Любим хлопал в ладоши.
Ночью Зихно щупал тиунову жену, пышнотелую и податливую Евнику. А утром проснулся с головной болью в незнакомой горнице. За перегородкой слышались голоса. Один из них принадлежал Любиму, второй, как ни напрягался Зихно, не мог признать.
«Вот леший! — обругал себя Зихно.— И Злату проспал». Он вспомнил, что договаривался с девушкой о свидании.
— Ты, Житобуд, сторонних людей пасись,— наставлял охрипший с перепоя голос тиуна.— Один раз ушел, вдругорядь пымают. Тогда поминай как звали.
— На-кося,— рокотал незнакомый бас,— Вдругорядь я им не дамся.
— Словят...
— Не перепел я.
— По важному делу отрядил тебя великий князь. Как-то обернется?
Незнакомец хохотнул.
— Пущай рыщут. А Романовой грамотки им не видать.
Зихно пошевелился на лежанке, опустил на пол босые ноги. С истомой вспомнил, как стаскивала с него Евника порты, накрывала сукманицей. Застонал от обиды.
— Это кто еще у тебя в ложнице? — вдруг спросил незнакомец.
— Богомаз.
— Отколь бог принес?
— Сказывает, из Киева.
Лавка скрипнула под тяжелым телом, послышались грузные шаги. Большая волосатая рука откинула занавеску, и Зихно похолодел от страха. Прямо над ним появилось огромное лицо, обрамленное гривой давно не чесанных волос. Злые разноцветные глаза буравили богомаза. Хмель сняло как рукой.
— Ишь ты,— сказал Житобуд и опустил занавеску. Снова заскрипела лавка, за перегородкой зашептались.
— Чур, чур меня,— быстро перекрестил Зихно лоб и натянул порты.
Когда он вышел в горницу, в ней уже никого не было. «Должно, привиделось»,—подумал Зихно. Но привидеться такое как могло? И мужик обличьем уж больно знаком, на Святославова сотника смахивает, коего не раз встречал в Киеве, когда трудился над фресками у Поликарпа. Никак, он и есть? «Беды бы какой не стряслось»,— испугался богомаз. Однако страхи покинули его, едва только в горнице появилась Евника. Была она нынче еще краше вчерашнего. С вечера-то он
ее толком не разглядел, а сейчас дивился: экая пава. И воспоминание о Злате затерялось в закоулках его памяти.
Но Евника на сей раз была строга, поджимала губы и щупать себя богомазу не позволяла.
— Ишь, лапы-то распустил,— обругала она его.— Все вы мужики — козлы двурогие.
— А я не козел,— сказал Зихно.
— Козел и есть,— она шлепнула его по сунувшейся к ее талии руке.— Меды пить все вы мастера... Ступай. Батюшка-то, поди, заждался. Ищет милого гостя.
На дворе было солнечно и ясно. На пригорке Пелей, скособочившись на костыле, лениво постукивал в подвешенное на перекладине било. Народ собирался к церкви на заутреню.
У городских ворот Зихно увидел тиуна и рослого всадника. Во всаднике признал Житобуда. «Экой зверюга»,— подумал Зихно, вспомнив давешний разговор за перегородкой.
Житобуд выпрямился в седле, и свирепый взгляд его остановился на богомазе.
4
Зихно был человеком простым и долго думать об одном не мог. Скоро забыл он о Житобуде. Мысли его вернулись к Злате. Чувствовал он себя перед ней виноватым. Не постыдился бы, пал перед девушкой на колени. Да где искать девушку? «Не иначе как в божьем храме»,— решил он и отправился в церковь. Заодно и с попом потолкует о деле.
Москва — город невелик. Все знают друг друга. Старушки на паперти посторонились, с любопытством разглядывая богомаза. Зашептались за его спиной.
Зихно, перекрестившись, вступил в голубой полумрак.
Еще от двери увидел он у правого придела знакомый Златин повой, но подойти не смог — тесно.
Поп Пафнутий, отекший со вчерашнего перепоя, читал тропарь, хриплый голос его едва слышно было в задних рядах молящихся. Заскучав, Зихно принялся разглядывать стены, прикидывая, где и что станет писать. Откуда свет падает, где гуще тени. Все это при
мечал он наметанным взглядом, но Златин повой ни на минуту не упускал из виду.
В церкви пахло лампадным маслом и потом. В густом воздухе плавали синие дымы. Люди широко крестились и клали низкие поклоны.
