– Ваше святейшество! У христианских королей и в особенности у христианнейших королей Франции издревле принято выражать через посредство послов то почтение, которое они питают к святейшему престолу и верховным первосвященникам, избранным Божественным провидением, но его христианнейшее величество, почувствовав желание посетить гробницы святых апостолов, решил не прибегать к посредству послов и делегаций, а отдать сей священный долг лично; вот почему, святейший отец, его величество король Франции признает вас истинным наместником Христа и законным преемником апостолов Петра и Павла, клянется вам в той сыновней и почтительной преданности, в какой всегда клялись короли, его предшественники, и выражает готовность отдать всего себя и все свои силы на службу вашему святейшеству и на благо святейшего престола.
Папа поднялся с трона, преисполненный радости: эта клятва, данная в присутствии такого количества свидетелей, позволяла не опасаться созыва собора; готовый в этот миг исполнить все требования короля Франции, он взял его за руку и сказал несколько дружеских слов, назвав его старшим сыном церкви. Церемония окончилась, и оба они вышли из залы; продолжая держать Карла VIII за руку, папа довел его до комнаты, где должен был снять облачение, и сделал вид, что желает проводить короля до его покоев, однако тот попросил папу не утруждать себя, после чего они поклонились друг другу и разошлись.
Прожив в Ватикане еще неделю, король вернулся во дворец Святого Марка.[44] За эту неделю все просьбы Карла были обсуждены и выполнены, к его удовлетворению. Епископ Манский стал кардиналом, инвеститура на владение Неаполитанским королевством была обещана; кроме того, было условлено, что в день отъезда короля папа передаст ему брата константинопольского султана в обмен на сумму в сто двадцать тысяч ливров. Желая простереть свою гостеприимность еще дальше, папа пригласил Джема отобедать с ним в день, когда тот будет покидать Рим со своим новым покровителем.
Когда пришла пора уезжать, Карл VIII, дав приказ войску готовиться к походу, в сопровождении многочисленной и блестящей свиты отправился в Ватиканский дворец. Там он спешился и, оставив сопровождающих на площади Святого Петра, отправился во дворец вместе с несколькими придворными. Папа уже ждал его; справа от него сидел кардинал Валенсийский, слева – Джем, явившийся на приглашение отобедать вместе с Александром. Кроме них, в комнате находились остальные тринадцать кардиналов. Преклонив колени, король попросил у его святейшества благословения и собрался было поцеловать его туфлю, но Александр VI тут же поднял его и ласково облобызал в лоб, тая в сердце лютую ненависть. После этого папа представил королю Франции сына Мехмеда II, который оказался красивым молодым человеком благородной и даже царственной внешности, чьи роскошные восточные одеяния выделялись на фоне строгих нарядов христиан. Джем подошел к Карлу VIII смело, но без высокомерия и, как положено сыну султана приветствовать короля, поцеловал ему руку и плечо, после чего, повернувшись к его святейшеству, заявил на прекрасном итальянском языке, что просит рекомендовать его великому королю, пожелавшему взять его под свое покровительство, и заверил папу, что тот никогда не будет раскаиваться в том, что вернул ему свободу. Карлу же молодой человек сказал, что будет весьма ему признателен, если после захвата Неаполя король согласно своему намерению направится в Грецию. Это было сказано с таким достоинством и вместе с тем столь мягко, что король Франции искренне пожал молодому султану руку, словно собрату по оружию. Затем Карл VIII еще раз распрощался с папой и вышел на площадь. Там он стал дожидаться кардинала Валенсийского, который должен был сопровождать его в качестве заложника и немного задержался, чтобы обменяться несколькими словами с отцом. Через несколько минут Чезаре Борджа появился верхом на муле в роскошной упряжи, ведя за собою шесть прекрасных лошадей, подаренных папой французскому королю. Чтобы сделать папе приятное, Карл VIII тотчас же вскочил на одну из них и, покинув со своим войском Рим, направился в сторону Марино, куда и прибыл в тот же вечер.
Там король узнал, что Альфонс, вопреки своей репутации ловкого политика и выдающегося военачальника, погрузился со всеми своими сокровищами на четыре галеры, оставив военные заботы и управление королевством на своего сына Фердинанда. Итак, все способствовало триумфальному продвижению Карла VIII: городские ворота открывались, стоило ему только к ним приблизиться, враги бежали, не дожидаясь встречи с ним, так что, не дав ни одного сражения, он уже получил прозвище «победитель».
Наутро армия снова выступила в поход и к вечеру была уже в Веллетри. Король, весь день ехавший верхом вместе с кардиналом Валенсийским и Джемом, отправил первого в приготовленные для него покои, а сам вместе с Джемом удалился к себе. Тогда Чезаре Борджа, у которого в обозе было двадцать тяжело груженных фур, велел достать из одной великолепный буфет с серебряной посудой и точно так же, как накануне, велел накрывать ужин. Тем временем уже свечерело; кардинал удалился в уединенную комнату и там переоделся в платье конюха. Благодаря этому он, никем не узнанный, покинул предоставленный ему дом, добрался по улицам до ворот города и вышел за его стены. Примерно в полулье его ждал слуга с двумя конями. Чезаре, превосходный наездник, вскочил в седло, и, пустив лошадей в галоп, они вместе со слугой поскакали к Риму, куда прибыли под утро. У дома некоего Флореса, члена римского суда, он спешился, велел подать ему свежую лошадь, переоделся в более пристойную одежду и тотчас же отправился к матери. Завидя сына, та вскрикнула от радости: будучи по натуре скрытным, даже перед матерью, кардинал не сказал ей о скором возвращении в Рим.
Ваноцца издала крик радости, выражая им не столько свою материнскую любовь, сколько жажду мщения. В тот вечер, когда весь Ватикан ликовал, а Карл VIII и Александр VI неискренне клялись друг другу в дружбе и обменивались обещаниями, заранее зная, что их нарушат, к Чезаре прибыл гонец от Ваноццы и вручил письмо, в котором она настоятельно требовала, чтобы он тотчас же отправился в дом на улице делла Лонгара. Чезаре принялся расспрашивать гонца, но тот заявил, что сам ничего не знает и что Чезаре все поймет из речей его матушки. Поэтому, едва освободившись, Чезаре оделся в мирское платье, завернулся в широкий плащ, покинул Ватикан и поспешил к церкви Реджина-Чели, неподалеку от которой, как мы помним, помещался дом, где жила любовница папы.
Подходя к нему, Чезаре стал замечать признаки странного разорения. На улице валялись обломки мебели и обрывки дорогих материй. Остановившись у небольшого крыльца, ведущего в дом, он увидел, что многие окна разбиты и из них свешиваются изодранные занавески. Ничего не понимая, Чезаре бросился в дом, пробежал через несколько помещений, в которых все было перевернуто вверх дном, и наконец, завидя в одной из комнат свет, кинулся туда и увидел мать, сидящую на полуразвалившемся сундуке из черного дерева, инкрустированном слоновой костью и серебром. При виде Чезаре бледная, с растрепанными волосами Ваноцца встала и, указывая сыну на беспорядок вокруг, проговорила:
– Взгляните, Чезаре, на дело рук ваших новых друзей.
– Что произошло, матушка? – удивился кардинал. – Что означает этот беспорядок?
– Произошло то, – скрипя зубами от ярости, ответила Ваноцца, – что пригретая вами на груди змея ужалила меня, опасаясь, по-видимому, обломать об вас зубы.
– Кто это сделал? – вскричал Чезаре. – Скажите мне, и, клянусь небом, он сполна мне за все ответит!
– Кто это сделал? – переспросила Ваноцца. – Король Карл VIII руками своих верных швейцарцев. Узнав, что дон Мелчори в отъезде и я живу здесь одна вместе с несколькими слабосильными слугами, они ворвались сюда, высадив дверь, словно только что взяли Рим штурмом, и, пока кардинал Валенсийский устраивал их хозяину празднество, обчистили дом его матери, осыпая ее при этом такими невероятными оскорблениями, каких не услышишь ни от турок, ни от сарацин.
