Томила неизвестность. Что ожидать, против каких обвинений надо защищаться? Лишь 22 августа агент Скотленд-Ярда Кечнер наконец вручил ордер на интернирование. Когда Чичерин прочитал его, то не поверил своим глазам: ему вменялось в вину многое, даже подрыв оборонной мощи Великобритании.
Расследование его «преступлений» тем временем шло своим чередом. Начался опрос свидетелей. Были взяты показания у миссис Адамс, Круглякова, вызван Джозеф Кинг. Громоздкая, медленно работающая машина английского правосудия заскрипела.
Никто из допрошенных не мог подтвердить, что коммунистический клуб — это центр германского шпионажа. Следователи гоняли сыщиков Скотленд-Ярда по городу, чтобы отыскать таинственно исчезнувший архив Чичерина.
Защитник Эллис подолгу беседовал со своим клиентом. Ему давно стало ясно, что нет никакого состава преступления, что «дела Чичерина» не существует в природе. Он пробовал доказывать, что Чичерин пользуется дипломатическим иммунитетом, поскольку русское правительство возложило на него задание по расследованию деятельности служащих бывших правительственных органов. Но «потеряна» телеграмма Сватикова. И хотя Клышко дословно цитировал текст телеграммы, этого было недостаточно, требовалось получить официальное подтверждение ее. Эллис обратился к русскому вице-консулу в надежде, что русское правительство приложит силы, чтобы освободить из заключения своего соотечественника. Но он глубоко заблуждался: 12 сентября посыльный доставил в адвокатскую контору «Эллис и Кº» ответ вице консула. Русский чиновник любезно сообщал адвокату: «Относительно телеграммы, полученной г-ном Чичериным, верно, что такая телеграмма была получена. Однако г-н Сватиков, возлагая на Вашего клиента конфиденциальное расследование, не проконсультировался с Русским посольством и не принял во внимание тех причин, которые привели к его аресту. Миссия Сватикова теперь окончилась, и, таким образом, если бы г-н Чичерин не был арестован, у него не было бы возможности руководить этим расследованием».
Чичерина все чаще стали вызывать к следователю. Допросы изнуряли, они оставляли впечатление, что дело проиграно заранее, что никакой надежды на скорое освобождении нет. Тяжелой походкой измученного человека шел он по коридорам в сопровождении охранника. Вынужденное безделье, отвратительная тюремная пища и одиночество быстро разрушали здоровье.
Следователь беседовал с ним любезно, в истинно британской манере. Больше всего он допытывался, с кем из немцев встречался Чичерин.
Нехотя, безразличным тоном, наверно, уже в сотый раз, он задавал один и тот же вопрос:
— Поддерживали ли вы связь с Бекманом?
Чичерин давал один и тот же ответ:
— Да. Поскольку он был секретарем Ливерпульского комитета помощи политзаключенным.
— Вели ли вы переписку о вооружении и передвижении войск?
— Конечно, нет!
Возмущение арестанта мало трогает следователя Санки, он продолжает «философствовать».
— Если бы интернационалистское движение в Англии было сильнее, чем в Германии, не ставило бы это Англию в более слабую позицию?
Чичерин с искренним изумлением смотрит на чиновника.
— Это положение фантастично. Движение усиливается повсюду в мировом масштабе.
— Приветствовали бы вы победу союзников с большей охотой, чем победу немцев?
— Это не имеет никакого отношения к делу пролетариата.
На следующий день вся процедура повторяется. Заключенный проделывает тот же самый путь, выслушивает те же самые вопросы. Особенно назойливо звучит вопрос следователя о его личном архиве.
— Кому вы передали протоколы заседаний социалистической группы?
— Не помню.
— Не могли же вы забыть то, что произошло три недели тому назад.
— Не помню.
И снова одиночка, снова раздумья и грустные мысли. Он, конечно, прекрасно помнит и знает, где находятся архивы. В них адреса, документы партии, они не предназначены для посторонних глаз.
Следователь и его стандартные вопросы надоели до смерти. Какая нелепость обвинять его в шпионаже в пользу Германии, в то время как истинные шпионы разгуливают на свободе! Даже в самом начале расследования, порученного ему Сватиковым, он обратил внимание на то, что один из агентов русской секретной службы служил англичанам и немцам. В письме в министерство внутренних дел Великобритании, которое Чичерин отправил уже из тюрьмы, он обращал внимание английских властей на этот факт. Но британская полиция отказалась арестовать агента, она не хотела, чтобы был пролит свет на темную деятельность бывшей царской охранки.
Кормили в тюрьме все хуже и хуже, надзиратели говорили, что за свои деньги можно есть ростбиф хоть пять раз в день. Он пишет адвокату Эллису: «Пошла уже шестая неделя. Пожалуйста, скажите миссис Адамс, чтобы она немедленно внесла на мой счет здесь в тюрьме 10 ф. ст., которые у нее есть для меня. Если она не сможет сделать этого сразу, я окажусь в крайне неприятном положении…» Он просит также снять с его лицевого счета в «Лондон энд С. У. бэнк» ту небольшую сумму, которая еще осталась, но тут же предупреждает своего адвоката, что, «очевидно, пробудет здесь долгое время, и всего этого будет недостаточно», а поэтому нужно передать Круглякову, чтобы тот получил с меньшевиков Дана, Крохмаля и Кострова деньги, которые Чичерин дал им и долг в 1907 году. Это была большая сумма — 3500 франков. Кроме того, Мартов должен ему 1000 франков. «В 1907 году, — пишет Чичерин, — меньшевики были людьми, которых преследовали… Теперь же они у власти, а я в нужде…»
Кругляков добросовестно выполнил поручение, написал Крохмалю в Петроград письмо с просьбой вернуть Чичерину хотя бы часть денег. Никаких денег от меньшевиков Чичерин не получил. К счастью, перевела деньги миссис Адамс да немного помогли оставшиеся в Лондоне друзья.
В конце сентября разрешили свидания. Друзья приходили в приемный день по одному, по два. В мрачном углу, отделенном зарешеченным коридором от посетителей, Георгий Васильевич за 15 минут пытался сказать то многое, что не давало ему покоя в одиночной камере. Друзья упрашивали согласиться на принудительную высылку на родину, но он упорствовал. Согласиться на высылку, говорил он вновь, значило создать прецедент, после этого власти такого согласия ни у кого спрашивать но будут.
Георгий Васильевич тосковал по родине. Письма оттуда приходили редко, были они безжалостно вымараны русскими и английскими цензорами. Чичерин много читал, особенно произведения Аксакова. Его книги вызывали в памяти картины Тамбовщины, и он часто грезил далекими родными местами. И все же он упорно отвергал саму мысль о принудительной высылке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
