легче. И спокойнее. И уютнее. А еще подумалось, что быть замужем не так уж и плохо.
Я закрыла глаза и провалилась в сон. К счастью, обыкновенный, отдыхательный.
Когда я проснулась второй раз, солнце стояло уже высоко. Оно пробивалось сквозь серые стекла, наполняя мастерскую неровным светом. В полосах его плясали пылинки. Свет разливался по полу, выхватывая его неровности и пятна, подчеркивая ржавчину на железе и потеки на стенах. Странно: сейчас мастерская выглядела пусть и заброшенной, но вполне уютной.
Я села.
Зевнула.
Огляделась. Надо же, кровать… откуда взялась? Хотя… крепко я, видать, вчера приснула. С другой стороны, есть отчего. Кроме кровати, которую поставили прямо посередине зала, нашелся и матрас, набитый свежей – или почти свежей – соломой, пара подушек да почти новое одеяло. Постельное белье тоже появилось, что вовсе поразило меня до глубины души.
Я потянулась, отметив, что вчерашняя боль если не ушла полностью, то почти отступила. Чуть тянуло мышцы шеи и плеч. Подумалось вдруг, что это логично. Я ведь летала. Вот с непривычки и натрудила. Потом подумала, что летала я во сне, а мышцы болят наяву, и это уже совсем нелогично. Потом мне думать стало лень, и я обошла кровать кругом.
Так и есть.
Знакомый саквояж в углу. И шляпа Эдди. И его же револьверы с кобурой, что странно, потому как он их и дома не всякий день снимает. А тут снял. Стало быть, чувствует себя в безопасности?
А сам он где?
Эдди обнаружился внизу. Он сгорбился за старым верстаком, склонившись над чем-то кривеньким и с виду напрочь ржавым. Почуяв меня, братец вскинул голову и улыбнулся.
– Выспалась?
– А то. – Я подавила зевок и потянулась. – А ты?
– И я. И Чарли…
Он запнулся. Я же махнула рукой. Замужем так замужем. Что уж теперь-то.
– Не злишься? – Эдди всегда меня понимал.
– Нет. А где…
Муж-то у меня наличествовал. А всякая хорошая жена должна интересоваться нахождением супруга. Так Мамаша Мо говаривала, и не только она. Я еще думала, что в этом плане матушке повезло. Она-то точно знает, где папаша находится, а стало быть, очень хорошей женою является.
– Решил выйти, оглядеться.
– А не опасно?
– Беспокоишься?
– Он вроде неплохой человек. – Признаваться в том, что и вправду беспокоюсь, было отчего-то стыдно. Кажется, я даже покраснела. Самую малость.
Эдди сделал вид, что не заметил.
– Неплохой.
– Но… мы разные. – С кем еще поговорить, как не с ним? С матушкой разве что. Она бы, наверное, поняла. Или нет? Или сказала бы, что раз мы теперь женаты, то надобно смириться и вообще перевоспитаться, вести себя подобающим образом да все такое?
Перевоспитываться не хотелось, а хотелось есть.
– Разные, – согласился Эдди, вытирая руки. – Есть хочешь?
– Дико.
– А то… два дня проспать.
– Сколько?! – Вот теперь я даже не то чтобы удивилась. Это… это где ж видано, чтоб живой человек столько спал? Хотя вспомнилась вдруг старуха Мэдисон, которую в городке все, даже судья, побаивались, ибо была она женщиной сложной судьбы и не менее сложного характера, ко всему весьма на язык невоздержанной. Так вот, одного дня супруг ее, которого в городе знали и весьма ему сочувствовали, сообщил, что преставилась она.
Во сне.
Ну, как водится, вызвали доктора, заодно уж и судья явился почтение покойной засвидетельствовать. Да и не только он один. Много народу собралось. На кладбище со всем политесом да немалым облегчением провожали. А она возьми да очнись, аккурат когда гроб в могилу опускать стали.
Ох и ругалась же!
И главное, наши с перепугу едва не пристрелили. Доктор еще потом клялся, что не специально, что случается с людьми такое. Называется летаргическим сном.
Вспомнила и поплохело.
– Два дня. – Эдди вытер руки ветошью. – Мы уж и некроманта позвали, а он сказал, что это… как его… компенсация. Вот. Мол, мозги твои много поработали, когда ты в иной мир выходила, и им, значит, отдых надобен.
Мозгам.
Я потрогала голову, убеждаясь, что больше она не стала. Мамаша Мо когда еще меня пугала, что если читать слишком много, то мозги пухнуть начнут и голова раздуется. Моя вроде пока прежнею была.
– Чарли волновался крепко. – Эдди поманил меня за собой. – Но ты и вправду спала. Даже слюни пускала.
Спасибо. Вот без этого знания я точно обошлась бы.
– А… что тут было-то? Ну, пока я слюни пускала? – Я огляделась.
Стало вроде чище, чем раньше. Или кажется так? Кресло вон новое появилось. Кресла такого точно не было. Еще железяки всякие.
Стол приличный.
Печка.
И ларь, на крышке которого громоздились шестеренки, патрубки и переплетения проволоки. Над ларем то и дело поднимались облачка то ли пара, то ли инея. А еще от него пахло.
Мясом.
В животе заурчало и…
– Садись, – велел Эдди, подтолкнувши меня к столу, который совершенно точно стал чище, и даже подпалины на нем смотрелись иначе. Этаким узором.
Уговаривать не пришлось.
Я взобралась на высокий стул с почти целой спинкой. Эдди активировал огненные камни, плюхнув на один чайник, а на другой – чугунную сковороду немалых размеров.
– Стало быть, ты просто спала?
– Ага. – Я мотала ногами.
Надо же, почти как в детстве.
Я пыталась научиться готовить. Честно. И даже когда еще была в доме прислуга помимо Мамаши Мо, которая сразу сказала, что я слишком безрукая для учебы и во всем виноваты демоны, все одно на кухню заглядывала. И матушка меня учила.
Блинчики вот печь.
Омлет делать.
Варить кашу. Или рагу. Или… в общем, готовить я училась. Просто получалось не то чтобы вовсе несъедобно, а так, терпимо.
Когда других вариантов нет.
Эдди же…
Сковорода раскалилась, и над ней задрожал воздух. Братец вытащил банку с топленым жиром, зачерпнул ложку и плюхнул на сковороду.
Он точно знал, сколько нужно добавить соли и перца, и еще чего из двух десятков сушеных трав, которые мне казались совершенно одинаковыми.
– А вы чем занимались? – Я торопливо сглотнула слюну. На сковородку плюхнулся кусок мяса, который Эдди еще сверху придавил.
– Да ничем особо. Вот, порядок наводили. Прикупили кое-чего.
– Где?
– Да тут… тут тоже есть старьевщики. А как выяснилось, в последнее время клиентов у них прибавилось. Многие уходят.
– Как твой друг?
– Именно.
– Это плохо. – Что еще сказать. Люди – они же твари такие, которые ко всему привыкают. Их за просто так с места не сдвинуть. А уж коли решили сами сдвинуться да бежать, барахлишко свое за пару центов скинувши – большего старьевщик не даст, – то дела тут