— Вспомнили — кто именно? — насторожился Олег Иваныч.
— Вспомнили одного — Игнат Греч, конопатчик с верфей. С ним был еще какой-то молодой парень, кто — видоки не помнят — молодежи-то на любом судне много.
— Игнат Греч… — задумчиво протянул Олег Иваныч. — Игнат Греч. Может, конечно, и пустышку тянем. Однако возьмем-ка его в разработку, Гриша.
— Не верится мне что-то, — помотал головой тот. — Как ты сам говоришь — мотивы? С чего бы конопатчику убивать Никодима Ребро? Хотя…
— Стоп, Григорий Федосеевич. — Адмирал-воевода прихлопнул рукой по столу. — А почему именно Никодима Ребро? Ведь первая стрела попала именно в него. Тогда какой смысл выпускать вторую?
— Ваня! — ахнул Гриша. — Ваня… Но…
— Хочешь спросить, а Ваня-то чем помешал? — поднял руку Олег Иваныч. — А ничем. Не Ваня, а батюшка его, боярин Епифан Власьевич, вот в чем причина-то! У бывшего степенного посадника мало ли врагов? Да хоть те же холопы или смерды. Выяснить надобно доподлинно — кто таков этот Игнат Греч, да как на верфи очутился, да почему, верфь бросив, с нами счастья искать подался…
— Ой, не гони, Олег Иваныч. — Гриша обхватил голову руками. — Легко сказать — выяснить.
— Никто и не говорит, что легко.
— Пытать бы этого Игната. Или в темную бросить.
— Основания? — Олег Иваныч вздохнул. — Нет у нас оснований, одни догадки. А без всяких оснований людей хватать — это произвол полный. Мы же не московиты! Может, и не Игнат это вовсе…
— Но как быть с Ваней? Он же…
— Правильно, Гриша. — Воевода кивнул. — Не получилось один раз с Ваней, враг может еще раз попробовать. И на этот раз не торопясь все подготовить — время есть, выждать только момент удобный. Потому — присматривай-ка, Гриша, за отроком. И Ульянке про то же скажи, а я — Геронтию. Впрочем, Геронтий и так его никуда не отпускает. Не убережем Ваню — как потом в глаза боярину Епифану посмотрим? А с завтрашнего дня вообще запретить свободный выход из острога — еще сбегут шильники-поджигатели.
Гришаня вдруг захохотал. Аж до слез, как давно уже не смеялся. Олег Иваныч недоумевающе посмотрел на него, пожал плечами, налил ему из кувшина ягодного морса.
— Ой, уморил, Олег Иваныч, — отпив морсу, Гриша икнул от смеха. — Сбегут, ха! Здесь тебе что, Новгород? Сбегут. Ну, пусть бегут, в тундру. Где ни еды, ни тепла — да еще и морозы грянут. Глядишь, дня три протянут. Если немирная самоедь их раньше не сожрет. Сбегут… ну уморил.
Тут захохотал уже и Олег Иваныч.
Вошедшая Софья с удивлением посмотрела на них: с чего бы это такое веселье? Неужто перевару напились? Узнав, в чем дело, улыбнулась сама.
Золотой бог на стене каюты угрюмо взирал на смеющихся. Нефритовые глаза его светились ненавистью и злобой.
Все короче делались дни — вернее, светлые часы и даже — минуты. Ударили морозы — по ночам аж бревна трещали. Почти все ушкуйники переселились в избы — тесно, да зато тепло. Скрипя зубами, в числе прочих переселились в дальнюю от залива избу и трое ушкуйников с «Семгина Глаза»: Матоня с Олелькой Гнусом да бывший конопатчик Игнат Греч. Неспокойно в последнее время стало на сердце у Игната. Казалось, будто следит кто-то за ним. Пару раз, оборачиваясь, ловил взглядом чью-то удаляющуюся тень, а третьего дня неопрятный капитан Иван Фомин, непонятно с чего, начал вдруг расспрашивать Игната о верфях. С чего бы такой интерес? Ой, неспроста. Может, рассказал отрок Ваня про найденный яд да вышли-таки через Олельку и на него, Игната? Но, Олелькой, похоже, никто не интересовался. Таились до поры до времени? Адмирал-воевода хитростью своей далеко за пределами Новгородской земли славен был. Может, играл сейчас с Игнатом, словно кот с мышью. Нехорошо от таких мыслей было Игнату. Сам не свой стал: ходил — оглядывался, собственной тени пугаясь. Ночью не спал, ворочался. Вот и сейчас — мороз все крепчал снаружи, трескались бревна, небо на севере переливалось зеленоватыми сполохами. А Игнату не спалось. Вокруг храпели ушкуйники — на полатях, на печи, на широких лавках, вот как Игнат или Олелька. Смотри-ка, тоже, кажется, не спит паря!
Олелька поворочался, повозился, осмотрелся, откинув медвежью шкуру. Осторожно встал, подозрительно оглядываясь, растормошил спящего рядом соседа. Зашептал:
— Вставай, дядька Матоня.
Матоня проснулся сразу же, словно того и ждал. Что это еще у них тут за тайны?
Игнат Греч тут же притворился спящим.
— Возьми-ка еще пару. — Олелька достал что-то из-за пазухи, да, неловкий, не удержал в руках, уронил. Это «что-то» упало с явным железным звоном.
— Эх, косорукий, — зло буркнул Матоня. Осмотрелся — нет, все вроде тихо. Подобрал что-то. Шепнул, обернувшись: — Завтра будто бы по воду пойдем. Все в бадейку сложим.
— Думаешь, не уехал еще самоед?
— Не должен. Сказал же — ждать будет.
Утром, проснувшись под звон колокола, оба засобирались. Выбрали бадью, шест. Игнат еще раньше приметил, что слишком часто они вместе по воду ходят. Дождался, как вышли, обернулся к ушкуйникам:
— Микола, дай-ко самострел. Вроде в сопках песца видали. Пройдусь, как рассветет.
— И мы с тобой, дядька Игнат.
— Нет, вас не возьму — шумливы больно. Хотите — одни идите, а я, сами знаете, сам-один люблю.
Он нагнал их на льду реки. Вернее, даже не нагнал — знал, куда ходят — обошел слева, затаился за снежным наносом. Ага — вот и подельнички. Что-то не очень спешат ковырять затянувшуюся льдом прорубь. Свернули зачем-то к другому берегу — и бадью не бросают, тащат. Игнат бы, конечно, еще за ними, прощелыгами, последил — да только где тут спрячешься-то? Положив в ложе самострела короткую стрелу-болт, Игнат возник перед истекавшими потом от тяжелой ноши шильниками, словно злой самоедский дух. Направил стрелу в грудь Олельке:
— А ну, стоять, шпыни! Показывай, что в бадейке!
Олелька повалился на колени:
— Не стреляй, дяденька Игнат. Все, как есть, покажем!..
Матоня лишь хмуро кивнул.
— Ну и где же ваш самоед? — насмешливо поинтересовался Игнат после часа блужданий по сопкам. Он таки вошел в долю, пообещав свою непосредственную помощь в установлении связей с неким кузнецом Онфимом, у которого «железья, словно у кобеля блох». Самого дюже разбирало любопытство — что это за самоед такой и много ль у него золотишка? А самоед не находился. Да он и не мог найтись. С ночи еще выходил хитрый Иттымат из яранги и подозрительно смотрел на небо. Не нравилось ему небо, ой, не нравилось! А как к утру резко спал мороз да заклубились тучи — собрал Иттымат ярангу, сложил в нарты да стегнул олешек хореем. Судя по всем приметам — хороший буран ожидался. Ну его к злым морским духам. Лучше подальше в сопки податься, переждать. Правда, там чукчи… Впрочем, Иттымат надеялся с ними не пересечься. А что касается «новгородичей» с железными ножами — подождут. Надо будет — еще придут, после бури, которая не заставила себя долго ждать. Закружил ветер, завертел снегом, завыл, словно лютый волк. И так рванул — Олельку аж с ног сбило. Понесло по озеру — еле поднялся.
— Ой, дядька Игнат, пойдем-ка лучше обратно!
Хорошо сказал — обратно! Да где теперь дорогу найти? Коли нет ни верха, ни низу — везде снег да ветер. Замело все следы — не сыщешь ни самоеда, ни обратного пути. Эх, видать, обманул проклятый самоед Иттымат. Ну да теперь уж не до навару — как бы самим уцелеть, ох, спаси, Господи! И погибли бы все трое, заметенные злым северным ветром, застыли бы ледяными столбами и только ближе к весне поел бы песец их оттаявшие трупы. Погибли бы… если б не Итинги — старик-чукча, что разбил маленькую ярангу в низинке, промеж двух сопок, верстах в трех от реки. Это для новгородцев ветер бураном был, для чукчей — так себе ветерок, сильный, правда, но далеко не смертельный. Бывало и хуже. Услыхав крики, послал в тундру внучку Еджеке — та и привела троих… Не знала, что на свою погибель.
Нанес снегу буран, замел перевалы — однако не помеха это оленным чукчам — молодым богатырям Чельгаку с Томайхо-мэем. Старший с ними — Ыттыргын, всем богатырям богатырь: с детства дрова колол тупым топором — теперь руки, ровно камни — бедренную кость оленя-самца одним ударом перешибает. На такое, конечно, Чельгак и Томайхо-мэй пока не способны — но это только пока…
Остановили нарты у знакомой сопки, где-то тут — знал Чельгак — старик Итинги кочевал с олешками да с молодой Еджеке, Чельгаковой невестой.
— Зайдем, Ыттыргын, в гости?
Ыттыргын кивнул, улыбнулся. У самого когда-то невеста была, теперь жена Ельмечей. Почему ж не зайти к старому Итинги?
— Вот здесь яранга его, меж деревьев… была… Что это за пятна на снегу? Кровь! А эта круглая деревянная штука… и рядом — железный нож белых!
— Мужайся, Чельгак. — Ыттыргын подошел ближе к юноше, обнял. — Ты воин — что говорят тебе следы?
