— Ты любишь свою жену или только жалеешь? — решила уточнить Галя.
— Люблю.
— А Веру любишь?
— Люблю.
Одно и то же слово, но оно прозвучало по-разному, и Галино чуткое ухо это уловило. Ясно одно — Вера не могла чувствовать себя униженной такой любовью. Что-то такое есть в Валере, исключающее возможность унижения человека, кто б он ни был... А если бы на месте Валеры был Олег, а на месте Веры она, Галя?.. Олег, который не захотел бы расстаться ни с ней, ни со своей женой?.. Галя, конечно, порвала бы с ним. Почему? Почему так?..
— Извини, — сказала она. — Это было не просто любопытство.
— Я понял, — мягко произнес Валера.
На следующее утро они вылетели в Москву.
Небо за бортом было безоблачное, но Гале казалось — она летит в грозовой туче. Не самолет, а она сама находится внутри грозовой тучи... Господи, да что же это такое! Неужели действительно, чтобы вновь обрести чувство полета, ей так необходим этот человек, который вдвое старше ее? Чужой, случайный, о котором она почти ничего не знает! Нужен, да, нужен! Зачем? Низачем, она просто хочет его обнять — и не заглядывать дальше в будущее, не думать о нем! Только обнять, растворить в этом объятии измучившую ее тревогу!
И когда Галя увидела на взлетной полосе Олега, стоявшего у трапа, она, забыв о пассажирах, не сознавая, что делает, точно примагниченная им, слетела вниз и бросилась ему на шею...
Глава 6
Вика вернулась домой, изрядно сконфуженная приемом у Градовых.
Ей не понравилось, как они себя вели, как вел себя Алик, промолчавший всю обратную дорогу, а главное — как вела себя она сама.
Если бы Вика еще продолжала учиться в театральном училище, педагог по актерскому мастерству сказал бы ей, что она провалила роль.
Она действительно ее провалила: не слишком владела голосом, не держала паузу в нужном месте и не пыталась войти в настоящий контакт с партнерами, в данном случае с родителями Алика.
Острое недовольство собой заставило Вику сделать то, что было ей несвойственно, а именно обратиться к реальности.
Реальность же такова: ее мальчик явно находится под влиянием родителей. И хотя сейчас в нем еще не отгорела первая свечка любви, очень скоро это влияние скажется. Его родители, особенно мать, никогда, никогда не примут Вику, и Алику рано или поздно придется разрываться между ней и своей семьей.
Обо всем этом Вика размышляла под мерный стрекот машинки, на которой Вадим Григорьевич перепечатывал набело рукопись очередной книги.
Она была уверена, что муж, как обычно, поглощен своим делом, и, когда тот вдруг подал голос, вздрогнула от неожиданности.
— Ты сегодня явно не в себе, детка, — произнес он, развернувшись в своем вертящемся кресле.
— С чего ты взял? — стараясь придать голосу беспечность, спросила Вика.
— Милое мое дитя, за пятнадцать минут, пока я печатал одну страницу, ты съела больше половины коробки вишни в шоколаде. Такое с тобой случается, детка, когда ты хочешь перебить горький привкус в своей маленькой, уютной жизни... Ты опять влюбилась?
Вика мгновенно перестроилась. И в самом деле, кто еще так поймет ее, как родной муж, кто еще так пожалеет ее, бедную...
— На этот раз серьезно, Димулечка, — дрожащим голосом сказала она.
Вадим Григорьевич снял с носа очки и сладко потянулся.
— Я вижу, что серьезно, детка, столько в один присест убрать конфет...
— Ты не шути, мне правда не по себе, — ощущая сладкий комок в горле, произнесла Вика. — Я даже собираюсь уйти от тебя...
Жизнерадостный, молодой смех был ей ответом.
Вадим Григорьевич откинулся на спинку кресла и даже задрыгал ногами от хохота.
Слезы моментально высохли на ее глазах. Муж продолжал смеяться, отмахиваясь от Вики обеими руками, как от смешинок, которые как будто мельтешили в воздухе.
— Да перестань в конце концов! — побледнев от обиды, прикрикнула Вика.
Вадим Григорьевич подавил приступ смеха, поднялся с кресла, подошел к жене, сидящей на тахте, и церемонно предложил руку. Вика машинально поднялась. Муж подвел ее к окну:
— Что ты видишь, детка?
Вика сердито ответила:
— Ну, елку...
— Это вовсе не «ну, елка», — передразнивая ее, тонким голосом сказал Вадим Григорьевич. — Это вид из окна. Нет, не просто вид из окна на серебристую ель... Это приобретенная тобой дорогая картина, пейзаж, ставший твоей собственностью... Пошли дальше... — Вадим Григорьевич прижал локоть жены к боку, подвел ее к журнальному столику, на котором стояла раскрытая коробка конфет: — А это что?
— Ну, конфеты, — не понимая, к чему он клонит, ворчливо ответила Вика.
— Не «ну, конфеты», моя радость, а вишня в шоколаде, твое любимое угощение... — таинственно понизив голос, продолжал Вадим Григорьевич. — Но это не просто конфеты. Это одна из твоих благоприобретенных привычек, которые я уважаю... Пошли дальше. — Вадим Григорьевич потащил Вику на кухню и ткнул пальцем в растение, увившее дверной проем. — А это что, по-твоему?
— По-моему, цветок, — почему-то испытывая к мужу прилив давно забытого почтения, ответила Вика.
— Это не просто цветок, — нравоучительно заметил Вадим Григорьевич, — это повитель. Когда ты посадила ее в горшок, она была с мизинец, а за время нашей с тобой жизни обвила двойной рамой вход в нашу столовую. Ты ухаживала за ней, поливала, даже, помнится, как-то раз пересаживала из одного горшка в другой... Пошли дальше.
Теперь они остановились перед трюмо.
— А это кто?
— Это я, — вздохнула Вика.
— Кто «я»?
— Ну я. Вика, твоя жена.
— Вот именно! Умница! — как бы в восторге произнес Вадим Григорьевич. — Моя дорогая, я бы добавил, жена. Это твой статус. Ты не студентка, не актриса, не еще какой-нибудь деятель, а моя дорогая, как я уже заметил, жена. Ты потому видишь себя, детка, такой хорошенькой в этом откровеннейшем из предметов домашнего обихода, что ты — моя жена. Ты здорово сохранилась. Это я сохранил тебя такой, дав тебе полную свободу, вид из окна, всевозможные сладости... Поэтому ты — это ты... А в чужих зеркалах ты уже будешь не ты... Кто еще даст тебе так много разных разностей?
Вика, растроганная, погладила мужа по седой шевелюре.
— Погоди, детка, я еще не закончил свое выступление. — Вадим Григорьевич подвел Вику к своему вертящемуся креслу. — Садись, я тебя покатаю. — Он и в самом деле принялся вращать кресло с Викой из стороны в сторону, как бы укачивая ее. — Другой мужчина не станет катать тебя в кресле и кормить вишней в шоколаде. Он будет относиться к тебе как к ровне, такому же борцу с житейскими трудностями, как и он сам... Он спросит с тебя не как с девочки, а как со взрослой женщины. А ты к этому, дитя мое, не готова.
