— Я — лицо заинтересованное, господин капитан. Я только что задолжал Саастомойнену восемьсот марок. Я предложил бы начать облаву километрах в двух восточнее Залесья с последующим выходом на матвеевосельгскую дорогу. Этим мы замкнем круг, круг, через который, как вы говорите, проходит эта самая… дай бог памяти…
— Линия радиопеленга.
— Вот-вот… Кроме того, с нами собаки, господин капитан.
— Хорошо, ведите нас по кругу.
Они вошли в лес, и Тучин возглавил колонну. Он чувствовал себя третьей собакой.
Все напомнило ему другой день, другой лес и то же собачье положение.
Тогда был октябрь. Воскресенье. Да, в воскресенье приехал на велосипеде Иван Фролович, брат Николая Антонова. Сказал, что срочно требует Саастомойнен…
Комендатура. До десятка вооруженных солдат. Незнакомый офицер рядом с Саастомойненом — молодой, щеголеватый, с насмешливым взглядом не по-фински темных глаз.
— Коскинен. Мне предстоит изучить район, и я предпочел бы начать с дальних сел. Хорошо ли ты знаешь здешние места?
— Я тут вырос.
— Поведешь нас в Качезеро…
Саастомойнен, на подходе к деревне:
— Веди прямо к дому Фрола Сидоркина. Звонили из Матвеевой Сельги… В доме Сидоркина партизаны, сколько — не известно…
Фрол Сидоркин, щуплый, бородатый, в белой рубашке, без шапки, дрожащий от холода, с прижатым к груди ружьем. Выскочил навстречу, метнулся обратно, к крыльцу, сшиб ногой кол, которым подперта дверь, и ружьем, пинками вытолкал навстречу полицейским оборванного, грязного человека с поднятыми руками…
— Он говорит, что партизан пришел рано утром, без оружия, попросил хлеба… Дал ему хлеба… А потом, поскольку он человек с детства честный и судимый при советской власти, он вспомнил, что подозрительных людей надо задерживать… Он схватил ружье и выбежал на улицу… запер дверь… Сына послал в Матвееву Сельгу сообщить… Сам он не оделся и вот… вокруг дома…
— Зазяб, а еще слышь-ка, переведи насчет соседей… просил… как есть все сволочи… никто куфайки не подал… чтоб учли это дело…
— Он говорит, что в задержании партизана ему помогли соседи… Надеется, что власти учтут его патриотизм…
Партизан, сбитый с ног кулаком Коскинена, лежал у крыльца и смотрел в небо неподвижными бессмысленными глазами. Сказал, что их было семеро. Все окончили партизанскую школу… Сам он из Свердловской области, 23-го года рождения. Приплыли с того берега Онежского озера на лодке, при высадке обстреляны. Вдвоем бродили по лесу пятнадцать дней, шесть суток не ели… Второй товарищ там, за деревней, в зароде, он больной…
— Саня, это я… Саня! — жалко кричал парень со связанными руками.
Саня откликнулся. Саню вытащили из сена, он не сопротивлялся — вся кисть левой руки была обожжена…
Потом 28 февраля. Школа, празднование дня «Калевалы» с докладом начальника штаба полиции.
Грамота:
«От имени родины, финской освободительной армии и верховного главнокомандующего.
За заслуги в войне 1941 года я награждаю вас, вепса Дмитрия Тучина — Пильвехинена, медалью свободы первой степени.
Маршал Финляндии Маннергейм.
Главная квартира. 1942 год».
Медаль. Красноречие Ориспяя по поводу массового патриотизма вепсов, вызванного освобождением, которое…
Тогда был октябрь. Они вели двух связанных, еле перебиравших ногами людей. Шуршали листья. Деревья стояли голые, как виселицы.
3— Капитан сказал, если к началу облавы ты не вернешься, он лишит меня отпуска.
— Рад, что выручил тебя. А теперь отстань от меня, к чертовой матери!
— Да?.. Ты, все-таки, если разобраться, мерзкий тип, Пильвехинен… Ты не помнишь добра. Ты знаешь здесь все ходы, и выходы… Ты…
Тучин схватился за автомат. Его трясло. Саастомойнен попятился.
А Тучин почти бежал. Мир его восприятия сузился, сжался до минимума необходимых звуков, движений, зримых предметов… Он слышал, как за спиной хрипло дышали придавленные ошейниками глотки собак, как волочился следом глухой топот ног. Он весь был нацелен вперед, на тот единственный метр, на ту единственную секунду…
Он думал, как это сделать лучше, — с его-то рукой управиться и с автоматом, и с гранатами.
Еще бы километр-полтора. Лабручей останется далеко в стороне… Горбачев сказал, что уйдет на Мундуксу, значит, круг замкнет пустоту.
Глава 4
В течение 17—21 сентября 1943 г. рация PRO в эфире не появлялась и на вызовы Центра по расписанию не отвечала.
Из справки помощника заведующего оргинструкторским отделом ЦК партии республики С. Пашкевича.1Была на редкость тихая ночь. Они расположились под гигантской сосной, метрах в восьмистах от Калинострова.
— Говорят, во Франции, — сказал Горбачев, — один художник предлагал на безымянной могиле разведчика установить такой памятник: узкая тропа на гранитной скале, а скала повисла над пропастью… по тропе навстречу друг другу идут Человек и Смерть, пристально глядят друг на друга и… улыбаются.
— Не знаю, улыбаться что-то меня не очень тянуло, — признался Тучин. Он только что коротко, с достоверностью измотанного человека рассказал о погоне по пеленгу, о Петрозаводске и возможном приезде Антонова. — Устал, братцы, — через губу не переплюнуть.
Впереди на бледной полосе горизонта четко рисовался купол церкви с крестом и рамочной антенной пеленгатора, ориентированного, как на крест, — от «ночи к летнику». Вдали, на взгорье мигали огни Сюрьги. Полоска дороги, вода Кодиярви. Слева Теткино болото, за спиной — лесистый перекат Запольгоры. И подступы видны, и отступать есть куда.
Тучин откинулся спиной на траву. Ему стало до неправдоподобного хорошо. От того, наверное, что есть рядом люди, которым можно, наконец, сказать о своей усталости…
…Круг облавы замкнулся поздно вечером. Они прошли берегом озера Сарай-ярви, оставили слева деревню Залесье. Дальше никаких неожиданностей быть не могло.
Во время перекура подозвал Саастомойнена, шепотом сказал:
— Вели, теперь разуй глаза, обуй ноги. Тут все может случиться — такие места. Держись рядом, чуть правей, шагов пять, не больше.
Ориспяя сверился с картой и, как намечалось, развернул отряд редкой цепочкой в сторону матвеевосельгского тракта. Овчарки бросились вперед. Они, казалось, пытались понять, чего хотят от них люди, нервничали, суетились, близоруко вчитывались в запахи, изредка, как бы в отчаянии, садились на задние лапы и виновато оглядывались на поводырей.
— Я не удивлюсь, если мне скажут, что собаки взяты из трофейного цирка, — позднее, за разбором операции, устало сказал Ориспяя. Он снова ругал рамочную антенну, береговую рефракцию и союзную разведку, у которой, черт ее подери, все, что душа захочет, — и антенны Эдкока, и электрические указатели направления, и пеленгаторы с электронно-лучевыми трубками…
— У этой сосны, ребята, на каждом суку по веку сидит, — тихо говорил Горбачев. — Моему отцу было семьдесят, деду, когда умер, — тоже семьдесят, так она при деде была такой же… Ручьи у нее землю повытаскали, подрылись, поросята, метра на два, а ей хоть бы что, — стоит и в корнях валуны зажаты, как горсть орехов. А нам и одного такого ореха вдесятером не сдвинуть…
Горбачев был чем-то сильно доволен. Может быть, впервые почувствовал, понял, поверил, что и его рисковое дело пустило корни на родной земле.
На встречу с Тучиным он привел Мишу Асанова и Гайдина. Миша, как уяснил Тучин, тот не говорун вообще. А вот Гайдин, чувствовалось, не спешил вступать в разговор по принципу человека опытного, и было в этом умелом молчании что-то интригующее.
Со слов Горбачева Тучин уже довольно хорошо знал Гайдина. Службу в армии начал в ноябре сорок первого года командиром разведгруппы 185 пограничного батальона, и уже к весне сорок второго года совершил с Орловым четыре ходки в оккупированный Заонежский район. И вот, наконец, эта новая выброска, доставившая столько хлопот начальнику Шелтозерского штаба полиции.
— Дусю Тарасову переводят из Кашкан в Петрозаводскую тюрьму, — сказал, ни к кому не обращаясь, Тучин. — С ней ничего не могут поделать. Молчит… Сколько ей лет?
— Семнадцать, — не сразу ответил Гайдин. Он сидел на земле, подтянув колени к подбородку. Тучин услышал, как хрустнули пальцы сцепленных рук. — Пять пуль — это… верно? Куда ее?
— Начальник штаба полиции — при нем врач вытащил три пули — говорит, что еще две остались в спине… Ориспяя — краснобай, но характеристику на себя я попросил бы писать его. «Я, — говорит, — смотрел ей в глаза — ни слезы, ни крика». Он уже тогда считал, что она будет жить, но жизнь эта для них, для полиции, то есть, бесполезна. Слова, говорит, у нее — как пули в спине: у живой не вытащишь.
