- Господин Суортмор приехал помочь нам, - решительным тоном продолжила Элизабет. - Когда я позвонила тебе и узнала, что Дэвид исчез, он любезно предложил... - Внезапно она с шумом всхлипнула, на нее накатило невесть откуда. Непонятно, с чего бы это. Она могла поклясться, что вовсе не собиралась плакать. В самом деле, в глазах - ни слезинки. Но этот тяжкий всхлип! Она всхлипнула лишь раз, но он был сигналом, что на горизонте шторм.
- Послушайте, Элизабет, - сказал Суортмор. Мужская спесь овладела им в присутствии женщин - этой дамочки в расцвете лет и пылкой девчонки. Вот где жизнь! К черту Пелтов! - Идите на кухню, наденьте фартук и поджарьте котлеты, или сварите яйца, или еще что-нибудь, а мы тут сами разберемся. Когда матери теряют присутствие духа, им лучше всего удалиться на кухню, по-моему, это прекрасное правило. Мы разыщем мальчика, ему наверняка захочется поесть, и готовый ужин будет весьма кстати. Так что идите. Мы сообщим вам, как только найдем его.
Ласково, по-отечески он выпроводил Элизабет из гостиной, а потом вернулся к ее дочери.
- Мы не станем звонить в полицию, Анджела, - сказал он, - сначала сами предпримем, что в наших силах. Прежде всего, как зовут вашего брата?
- Дэвид.
- Дэвид. И ему десять лет, мне ваша мама сказала. - Его глаза сузились - он напряженно обдумывал план действий; они стали совсем как у монгола, что еще больше подчеркивали его резко выступавшие скулы. (Взгляд в объектив!) - Он уже достаточно взрослый, сам может, если вздумается, ездить на большие расстояния. У него есть друзья, к которым он мог бы отправиться на весь вечер?
- Я обзвонила всех, кого могла. Если он сейчас где-нибудь в гостях, то я просто не знаю этих людей.
- Но он может быть у кого-нибудь?
Она отрицательно покачала головой.
- Ну что ж, остаются больницы и полиция. Начнем, пожалуй, с больниц. Там говорят просто "да" или "нет", когда к ним обращаются с запросом, а что до полиции, стоит им сунуть нос... - Не договорив, он взял телефонную книгу. Из кухни было слышно, как шипит сковородка, на которой Элизабет что-то жарила. Он был королем в этом доме! Адриан Император!
Он набрал первый попавшийся номер и только успел спросить дежурного больницы, не поступал ли к ним в течение вечера десятилетний мальчик, как услышал звонкий голос Элизабет, удивленно воскликнувшей: "Дэвид!" Мальчик вошел в дом с черного хода - видно, надеялся проскользнуть незаметно и сразу же налетел на свою маму, хлопотавшую в фартуке на кухне.
- Спасибо, уже все в порядке, - сказал Адриан Суортмор медсестре на другом конце провода. - Юный мошенник объявился.
Он повысил голос, звучавший теперь искренне и доверительно, - нечего делать из этого трагедию. Мальчишки есть мальчишки. Страх заставит ее сердце трепетать, размягчит его, наполнит благодарностью, тем легче будет его задача. Адриан Смелый.
Пьяный он, что ли? Он опустил трубку на рычажок, повернулся и поймал на себе взгляд Анджелы, пристальный, сияющий.
- Ну вот, - вздохнул он с облегчением. - Дэвид дома.
Она улыбнулась, он в ответ тоже улыбнулся и заглянул в ее глаза, словно сейчас его интересовала только она.
Всю дорогу Дэвид очень тихо сидел рядом с Джимом и его приятелем. Две женщины, возвращавшиеся из города с покупками, без умолку болтали, но не слишком громко, и грохот поезда то и дело заглушал их голоса. Дэвид подумал, что если следить за их болтовней, пытаться разобрать, о чем они говорят, то время пройдет быстрее и он отвлечется от мыслей о двух вещах, которые он старался забыть: о печальной истории его отца и о жуткой цели отцовского врага.
Он гнал от себя тревожные мысли, поскольку ни в том, ни в другом случае, судя по всему, не мог ничего изменить. Дэвид был умным, уравновешенным мальчиком. (Рассудительность он унаследовал от отца, уравновешенность - от матери.) В сочетании оба эти качества делали его существом здравомыслящим, которое не станет биться головой о стену, ведь ее все равно не прошибить. Ему только десять, как же он сумеет внушить отцу, что тот должен поступать более разумно? Доводы, которые привел отец, не убедили его; он принял их с готовностью скорее потому, что они свидетельствовали о желании отца соблюдать принятые нормы поведения, казаться просто слегка чудаковатым, чем явным безумцем. А как он мог противостоять этому толстому господину с гладким лицом в зловеще поблескивающих очках без оправы? Господин этот был не просто взрослым и потому физически куда более сильным - он ведь был прекрасно одет и производил впечатление человека преуспевающего и влиятельного, таких железнодорожные служащие и полицейские всегда охотно выслушивают и с не меньшей охотой выполняют их распоряжения. Конечно, поверят ему, а не какому-то мальчишке.
До чего же противно быть десятилетним. Трудно и унизительно. Дэвид добросовестно вслушивался в болтовню двух женщин, а в дальнем уголке его сознания кружились мысли обо всем этом, и самая главная не отпускала его надо скорее становиться взрослым. Есть такая пора, которую называют юностью. Он слышал, как мама что-то рассказывала об этом, а однажды случайно увидел это слово в книжке. Юность - когда ты становишься подростком. У юных, должно быть, тоже свои заботы, но, с другой стороны, они небось не труднее тех, с которыми ему пришлось столкнуться, и все-таки станет легче, когда тебе положено будет иметь свои проблемы: проблемы, которые окружающие могут оценить и о которых все толкуют. Если ты юн, как Анджела, на тебя смотрят сочувственно и удивленно, правда, воспитание не позволяет взрослым поинтересоваться, как же ты справляешься со своими незадачами. А вот когда тебе десять, они просто не замечают тебя и полагают, что у тебя тишь да гладь, ведь школьные годы самые безоблачные.
Его цель, думал Дэвид, - тринадцать. Стать тринадцатилетним, высоким, сильным, отпустить волосы до плеч, тогда у него появятся серьезные проблемы, тогда все изменится. Но продержится ли его отец до той поры? Может ли он надеяться, что и через три года будет понимать своего отца? Убедит ли он его тогда, выберется ли отец из своей передряги и заживет как все люди? Или же ему будет все хуже и хуже, а потом в конце концов он сойдет с ума и с воплями побежит вдоль платформы? А если так случится, кто будет виноват? Это мама довела его до сумасшествия? Конечно, нет, она всегда была спокойной и благоразумной. Анджела? Да она просто глупая девчонка, неспособная на _такое_ - свести с ума. Он сам? Нет. Кто же тогда?
Внезапно Дэвид увидел учтивое выбритое лицо мистера Блейкни. Врага его отца. Он пытался что-то украсть у Дэвида. И тут же Дэвид понял, что именно этот человек пытался украсть, да, в сущности, уже украл. Здравый рассудок его отца.
Тринадцать. Когда наступит этот волшебный день рождения, он будет высоким и сильным. Он станет тренироваться каждое утро, наращивать себе мускулы - готовиться к этому дню. Потому что, продержится его отец до той поры или нет, Дэвид все равно не упустит господина в очках без оправы, настигнет его. Отомстит. Вы довели моего отца до сумасшествия, он из-за вас с воплями мечется среди носильщиков. Я сведу с ним счеты! Получай! И еще! Убью! Думал, выйдешь сухим из воды, все забудут, чьих рук это дело. Но один человек не забыл. Тринадцать. Сколько навалилось на меня, не всякому взрослому такое по плечу. В школе его окружали тринадцатилетние, четырнадцатилетние и так далее - даже восемнадцатилетние. Сохнут по девчонкам. Едут на велосипедах и свистят им вслед. Или обмениваются книжками. Что это за книжки? Разные, но все про девчонок. А то еще гогочут, когда какой-нибудь верзила вытащит что-то из кармана. Что? Да какие-то штуковины для девчонок. Тебе поможет то, что волнует других, а не то, что ты таишь. К Дэвиду подошел контролер, и он молча протянул ему билет, а внутри все бурлило: мой отец сошел с ума, он остался там, на вокзале! Поищите господина в очках без оправы: он задумал убить моего отца, я знаю об этом, я расквитаюсь с ним.
Вот исполнится тринадцать, затаясь думал он, пряча билет в карман, и тогда я расквитаюсь с ним. Он не посмеет заявить в полицию, он-то знает, что это он отправил моего отца в клинику для душевнобольных. Длинные солнечные палаты. Я пойду к нему в больницу. Пап, я победил его. Смотрит на меня как затравленный. А потом вдруг пойму по его глазам: он все понимает. Ты свел счеты, сынок. Я горжусь тобой.
Поезд замедлил ход. Пассажиры засуетились, начали собирать вещи, подниматься с мест. Час настал. Не столкнуться бы с врагом, нельзя, чтобы тот его увидел, надо быть начеку. Отец доверил ему святое дело - ведь это был его отец, и он, Дэвид, боялся за своего отца, неважно, нормальный он или душевнобольной. Показалась длинная освещенная платформа. Дэвид, спотыкаясь о ноги Джима и его приятеля, выбрался в коридор и заторопился к двери, чтобы выйти первым. Конечно, он рисковал. Этот, в очках без оправы, мог ведь подойти к тому же выходу. И Дэвид прошел в следующий вагон. И очень даже кстати - очутился ближе к хвосту поезда. Теперь ему видна большая часть платформы. Он непременно должен проследить, как этот, в очках без оправы, уйдет с вокзала.