Немногие оставшиеся друзья, конечно же, верили Татьяне и сочувствовали ей. Но те, кто не знал подоплеки, не сомневались, что Садовникова злится на Полину вовсе не за плагиат, а потому, что у той концепции получаются успешнее.
…И вот сейчас Таня изо всех сил боролась с депрессией и никак не могла решить: стоит ли ей уйти после всего случившегося из «Ясперса» или будет разумнее остаться и вновь завоевать себе имя.
С Полиной она, естественно, теперь не здоровалась. И ненавидела ее от всей души. И – в мыслях, конечно, – много раз вызывала на голову воровки самые страшные кары.
…И сейчас, покуда ей делали французский маникюр, Таня прямо-таки физически чувствовала Полинино присутствие за стенкой, и это было ужасно неприятно.
…А когда новая маникюрша Лиза сделала ей массаж кистей и предложила опустить руки в ароматно пахнущие ванночки, тихую музыку, игравшую в салоне, вдруг разорвал крик:
– Она мертвая! Мертвая!
* * *
«Вот так и становятся алкоголиками».
Таня валялась на диване и уже битый час боролась с искушением налить себе еще. Пятьдесят граммов коньяку, конечно, ерунда, но ведь это далеко не первая порция. Сразу, как приехала домой – после милиции, изнурительного допроса, несправедливых обвинений, – махнула рюмку. А потом взгляд случайно упал на подписку о невыезде, видневшуюся из сумки, – и сразу захотелось выпить еще. А уж когда позвонил отчим и преувеличенно бодрым голосом заверил, что никаких доказательств у милицейских нет, нужно держать себя в руках и ни в коем случае не предпринимать никаких неразумных шагов, Таня и вовсе заревела в голос. И едва положила трубку – тут же налила себе очередные пятьдесят…
Ситуация действительно складывалась хуже некуда.
Полина Вершинина была убита двумя ударами ножа. Преступник оказался точен – оба из них задели сердце и оказались смертельными. Умерла Полина мгновенно и, скорее всего, даже не успела почувствовать боли. И не поняла, что умирает. Она ведь была настроена на релакс. Удобно вытянулась на кушетке, лицо закрыто пластифицирующей маской, ухо ласкают голоса птиц из магнитофона. Никого видеть она не могла – на глазах лежали ватные диски. Но и когда кто-то вошел в кабинет, Полина вряд ли испугалась. Она не сомневалась, что пришла косметолог, – та ведь предупредила клиентку, что ненадолго отойдет выпить чайку и скоро вернется. И когда с Полины скинули покрывало – тоже не забеспокоилась. Ждала, видно, что ей сейчас точечный массаж сделают, шейного отдела. А получила – два удара в сердце.
А дальше убийца накрыл ее покрывалом и удалился. Оружие бросил здесь же, на кушетке, под покрывалом, у Полины в ногах. Отпечатков на ноже не обнаружилось. Никаких ворсинок, обрывков ткани, волос эксперты тоже не нашли. И пока что следствие располагало лишь показаниями косметолога. Та утверждала, что перед тем, как она ушла в кухню пить чай, клиентка была на сто процентов жива. Имелись также показания администратора: женщина сообщила, что тоже находилась в кухне, а в холле салона (только откуда и имеется доступ в косметический кабинет) в какой-то момент оставалась одна Татьяна. И каждый – по крайней мере, в рекламном агентстве, где трудилась Садовникова, – знал, что та ненавидит Полину Вершинину…
«Не волнуйся, Татьяна, – успокаивал отчим. – У нас презумпция невиновности. На одних косвенных уликах, без орудия убийства, да еще и без твоего признания, обвинение не построишь».
Пусть не построишь – все равно страшно. И на душе гадко. И дико обидно, что проклятая Полина, даже мертвая, продолжает портить ей жизнь…
Таня поднялась с дивана и все-таки налила себе еще одну рюмку. Хоть всегда и презирала подобный способ снятия стресса… – Но что теперь оставалось делать? Не в косметический же салон идти! Уже побывала. Больше не хочется.
Девушка взглянула на часы: половина третьего ночи. В салон она пришла в шесть, сразу после работы. Мертвую Полину обнаружили в начале восьмого. Дальше последовали: милиция, допрос, спешный приезд Валерочки, отчим кому-то звонил, кипятился… наконец, ее выпустили. Валерий Петрович пытался уговорить падчерицу переночевать у него – Таня решительно отказалась. К маме тоже не поехала. А сейчас, в пустой квартире, накачивается коньяком. И, напрочь позабыв, что о мертвых либо хорошо, либо ничего, продолжает проклинать Полину.
Таня вновь плеснула себе янтарной жидкости. Махом выпила. Презрев правило никогда не курить в квартире, задымила… И в этот момент в дверь позвонили. Времени – Садовникова автоматически взглянула на часы – два тридцать пять ночи. Девушка вздрогнула. Но все же прошла в прихожую, строго спросила:
– Кто?
И в изумлении услышала:
– Таня! Пожалуйста, открой! Это Анаит.
– Анаит?
Таня едва вспомнила, кто это.
Анаит Айрапетян, молодая, приятная армянка. Совсем недавно она работала в салоне мастером маникюра. Таня с ней вроде бы даже дружила. Хотя нет, не дружила, конечно. По деловому этикету персоналу не положено дружить с клиентами. Тут другое слово… Татьяна Анаитке сочувствовала. Та рассказала ей однажды свою историю. Родилась в Ереване, в бедной семье. Мама не работала, отец на одном месте долго не задерживался, постоянно скакал из одной фирмы в другую. А едва дочь пошла в школу, вдруг объявил: нашел, мол, хорошее место, платить будут много. Только надо перебраться из родной Армении… в Узбекистан. Мама уезжать не хотела: что, говорила, мы будем делать в чужой стране? Но муж и слушать не стал. Семейство Айрапетян переехало в Коканд. Отец действительно зарабатывал неплохо – купили квартиру, машину, путешествовали… Но, хотя и худо-бедно выучили язык, своими стать так и не смогли.
А когда Анаит заканчивала местный пединститут, родители погибли в автокатастрофе. Она осталась в чужом краю, без поддержки, без денег. Устроилась на работу – но людям интеллигентных профессий в Узбекистане платили копейки. Да еще и местные кавалеры одинокой девушке проходу не давали. Вот и решила, как многие, податься за лучшей долей в Москву и каким-то чудом умудрилась устроиться в пафосный салон красоты.
На фоне уверенных в себе парикмахеров, лауреатов всяческих конкурсов, и администраторши, свободно владеющей двумя иностранными языками, Анаит смотрелась белой вороной. Видно было, что Москва ее страшит, а увешанные бриллиантами клиентки салона и вовсе вводят в ступор. Айряпетян все время выглядела так, будто поверить не может в свое счастье: что ей позволено не только приблизиться к роскошным дамочкам, но и коснуться высочайших особ, подправить им форму ногтей, обрезать кутикулу…
Впрочем, народ к новой маникюрше шел неохотно. Иных снобов фамилия смущала, кого-то – молодость, а та же Полина, например, заявляла, что ее глаза Анаит раздражают: «Как у овцы, которую на заклание ведут».
А вот Таня всегда записывалась именно к Айрапетян. Не назло Вершининой, конечно, а совсем из других соображений. Во-первых, жалела девчонку. Знала, что взяли ее всего лишь на испытательный срок и на условиях абсолютно кабальных: клиентов привлекать самой, а восемьдесят процентов заработка (против обычных сорока) отдавать «за место и материалы». Ну и, главное, конечно, что работала та идеально. Ни разу не порезала, не ущипнула. А что глаза все время виноватые и обращается к тебе с придыханием – у каждого свои недостатки.
…Но проработала в салоне Айрапетян совсем недолго. А потом что-то случилось, и она то ли сама ушла, то ли уволили. Таня попыталась узнать подробности, но администратор лишь плечами пожала:
– Не в курсе, Татьяна Валерьевна. Но нового мастера мы уже взяли. Зовут Лиза, фамилия, к счастью, Иванова и, между прочим, лауреат всероссийского конкурса. На какое время вас записать?
И Таня, конечно, назвала время – и стала ходить к абсолютной москвичке, уверенной в себе, сверкающей дежурной улыбкой Лизе. Вечно испуганную Анаитку, правда, иногда вспоминала. И даже задавалась вопросом: как сложилась ее судьба во враждебном для нее городе? Но, конечно, никакого участия в ее жизни принимать не собиралась. И встречи с ней не искала. Не до того. А тут вдруг: является в твой дом, глубокой ночью. Совсем не те у них были отношения. И свой адрес Таня ей никогда не давала. Они даже телефонами не обменивались…
Но не выгонять же.
Таня распахнула дверь. Анаит выглядела особенно жалко – и без того была невысокого росточка, а сейчас совсем уж скукожилась, и карие глаза, всегда глядевшие виновато, теперь смотрели просто умоляюще, и голосок дрожал, и завела с первых же слов:
– Татьяна Валерьевна, мне так неудобно…
А у Садовниковой вдруг мелькнуло: «Зато будет с кем выпить!»
Впрочем, она тут же устыдилась своих алкоголических мыслей и велела гостье:
– Проходи. Чай будешь?
– Что вы, Таня! – совсем засмущалась та. – Я к вам посреди ночи вваливаюсь, а вы мне чай предлагаете…
По-русски Анаит говорила вполне чисто, легкий, бархатный акцент лишь придавал ее речи особый шарм. Взгляд был приветливым, хотя и заискивающим. И вообще, вполне симпатичная девчонка. Но тем не менее – тут ее никто не ждал.
